Анна Алексеевна наложила шину на сломанную ногу Попова и похвалила его друзей за то, что они натянули ему сорванную с головы кожу.

— Я страшно испугался, подумал, что ослеп, а это кожа с головы глаза закрывала, — рассказывал Попов. — Когда Коля сдвинул кожу, оказалось, что я лежу, вытаращив глаза!

Осматривая Ивана Васильевича, Анна Алексеевна тихо спросила:

— Очень больно?

— Сначала очень болело…

— А сейчас?

— Сейчас ничего…

— Не может быть, и сейчас больно…

— Было гораздо хуже.

После перевязки они еще немного поговорили. В их коротком разговоре не было ни пышных фраз, ни громких слов. Старый врач не убеждал пациента в спасительности медицины, настоящий воин не говорил о воинском долге и героизме.

Тогойкин и Никитин перенесли Иванова во вторую палатку и пошли в самолет за Фокиным. Видя, что они долго не возвращаются, Катя решила узнать, в чем дело.

— Фокин не хочет, — вернувшись, сказала она смущенно, — он просит, чтобы вы сами, Анна Алексеевна, пришли к нему… Пожалуйста…

Помолчав некоторое время, Анна Алексеевна тихо спросила:

— Это ведь тот товарищ, который говорил о закалке? Ну что же, возьмите лампы, пойдемте.

Усталый, старый человек, она уперлась ладонями в колени и, тяжело поднявшись, направилась к выходу. Фокин встретил врача с ликованием:

— Вот смотрите, учитесь, герои! Ведь я же вам говорил, что человек самой гуманной в мире профессии и верная дочь великого русского народа Анна Алексеевна обязательно придет сюда!

— Как и остальным, вам следовало бы перейти туда, товарищ.

Не спуская с врача глаз, — невинно-голубые, они так не вязались с его обликом, — Фокин просительно и несколько капризно заговорил:

— Ведь я один остался, Анна Алексеевна… Пожалуйста, я прошу вас осмотреть меня здесь.

— Но ведь там, в специальной палатке, светло, тепло и чисто.