Теперь это происходило у него на глазах, но Марк все равно не хотел верить в то, что видит. Он зачарованно наблюдал за происходящим – с его высокого места зрелище открывалось как на ладони; только изменившийся тон собачьего лая заставил его снова повернуть бинокль на восток.

Свора остановилась у скалистой бровки горного кряжа, где Марк оставил свою приманку, и беспорядочно мельтешила на месте. Собак было восемь или девять, все нечистокровные терьеры, бурские гончие и риджбеки.

Решительный и дружный лай уверенно идущих по следу собачек сменился какофонией из жалобного визга и тявканья, а догнавший их Дирк Кортни вертелся между ними на лошади, яростно раздавая направо и налево удары плеткой.

Взяв Троянца под уздцы, Марк повел его вниз по склону, стараясь идти так, чтобы его прикрывали деревья и камни; словом, прятался за чем только можно, хотя оставался вполне уверен, что охотники слишком заняты своими проблемами, чтобы поднять голову и заметить его.

Он добрался до того места, где только что лежала львица, срезал ножом ветку погуще и, орудуя ею, как метлой, стал уничтожать следы, которые могла оставить львица.

Марк медленно двигался на запад, к Чакас-Гейт, каждые несколько минут останавливаясь, чтобы прислушаться в ожидании, когда донесется призывное урчание льва, после чего снова шел дальше, внимательно глядя в землю и сметая веткой любой оставленный львицей след.

Уже в сумерках они поднялись на невысокую седловину между холмами и медленной растянутой цепочкой вышли к реке Бубези.

В последний раз Пунгуш позвал львицу уже в темноте, а затем, сделав широкий круг, оставил ее в сотне ярдов от реки, прекрасно понимая, что из-за раны у нее начался жар и ее мучает жажда.

Марка он нашел по огоньку сигареты.

– Садись, – сказал Марк и протянул ему руку.

Пунгуш спорить не стал. С самого рассвета он бежал почти без остановки и сейчас безропотно запрыгнул на мула за спиной Марка.

Сидя на широкой спине Троянца, они потрусили в сторону дома. Оба всю дорогу хранили молчание, пока не увидели свет лампы в окне.

– Знаешь, Джамела, – сказал Пунгуш, и в голосе его звучало неподдельное, трепетное удивление, – у меня сейчас такое чувство, как в тот день, когда родился мой первый сын. Раньше ведь я и подумать не мог, что человек может чувствовать подобное по отношению к зверю, который убивает и скот, и людей.

Лежа в темноте на широкой кровати рядом с Марион, Марк рассказал ей обо всем, что произошло за этот день. Он старался передать ей охватившее его ощущение свершившегося чуда, совершенного ими подвига. Сообщил ей, что сказал Пунгуш, подыскивал слова, чтобы описать собственные чувства, и говорил долго и сбивчиво, пока наконец не замолчал.