– Он был мертв? – спросил Марк.

Пунгуш ответил не сразу.

– Нет, он не был мертв. Пуля попала вот сюда, в живот. Он шевелился и кричал.

– И тихий выстрелил еще раз? – спросил Марк, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

Пунгуш покачал головой.

– А что он сделал?

– Он присел прямо здесь, где мы сейчас сидим, и молча курил, наблюдая, как старик, игзегу, лежит там на песке и умирает. Так и сидел, пока тот не умер.

– Долго он умирал? – гневно спросил Марк сдавленным голосом.

Пунгуш обвел рукой часть неба, которую солнце проходит за два часа.

– В конце игзегу громко кричал на зулусском и на своем языке.

– Что он говорил, Пунгуш?

– Просил пить, звал Бога и еще какую-то женщину – возможно, мать или жену. А потом умер.

Марк молчал, приступы дурноты сменялись вспышками гнева, приправленного горечью и щемящим чувством горя. Он пытался понять, зачем убийца оставил свою жертву так долго и мучительно умирать, и прошла не одна минута, пока он догадался: убийцы собирались подстроить все так, будто его дед погиб на охоте, чтобы это выглядело как несчастный случай. Ведь никто не станет случайно стрелять в себя дважды. Значит, в теле убитого должна быть только одна рана. Но вот рана в живот всегда самая мучительная. Марку вспомнилось, как кричали раненные в живот на войне, когда санитары уносили их на носилках в тыл.

– Я скорблю вместе с тобой, Джамела.

Услышав эти слова, Марк встрепенулся.

– А что случилось после того, как игзегу умер? – спросил он.

– Пришли из лагеря другие двое, лысый старик и молодой шумный. Все трое здесь разговаривали, рядом с телом. Разговаривали долго, кричали с красными от злости лицами и махали руками вот так и еще вот так. – Пунгуш показал, как горячо они спорили. – Один указывал сюда, другой туда, но в конце концов стал говорить тихий, а те двое слушали.