— Нет, — ответил Борис и посмотрел на собеседника святыми глазами.

— Он говорит, что выпивал.

— Откуда? Там спиртное на вес золота. Ты знаешь, сколько туристу валюты дают?

— Чтобы ты, Борис, знал, что я тебя не подлавливаю и Николай мне это рассказывал сам, могу сообщить: к тебе в самолете обратился немец, попросил открыть фляжку, ты его к Николаю переадресовал. Они в самолете и выпили.

— Пожалуйста, — легко согласился Борис, — уж если на эту тему разговор зашел, могу под присягой показать: Николай пьет образцово-показательно. Я его за всю жизнь два раза выпившим видел, и то дома. Он сколько ни выпьет, только глаза блестят да говорит чуть медленнее. Он пьяных терпеть не переваривает, за столом с таким сидеть не станет. — Он говорил горячо и серьезно, смотрел Сергееву прямо в глаза. — О Николае в отношении водки многие сказки рассказывают, и я пошутить люблю. Злые это сказки и шутки. Вот в феврале завязал, пока работу не закончит, в рот не возьмет. Праздник, день рождения, свадьба, похороны — ни капли!

— Да, я видел, — сказал Сергеев, — два дня назад, у Новикова, ни рюмки не выпил.

— Ну вот, а басни о нем все равно рассказывают. Ты знаешь, Николай сборную страны тренировал? Нет? А как ушел? Все было нормально, ребята довольны, выигрывали. Потом приклеили ярлычок: пьяница. И привет. Конечно, он сам виноват. Если Николай выпить захотел, то выпьет при черте, а не только при большом начальстве. Ну, ему замечание сделали, он известно: подите, мол, туда и туда. — Борис свистнул. — Только его сборная и видела.

— Сейчас Зверев вроде не жалеет…

— Сейчас не жалеет. Тогда не сладко было. Сейчас пишет. Умереть можно! — Борис улыбнулся, не выдержав, расхохотался вовсю.

Он смеялся, по небритым щекам текли слезы. Борис вытирал их ладонью, продолжал всхлипывать. Сергеев не мог удержаться и тоже рассмеялся. Он смотрел на Бориса и, хотя не страдал излишней доверчивостью, не сомневался в его непричастности к расследуемому делу. Перестав рассказывать байки и хохмить, Борис стал добрым, обаятельным, главное, душевным. Не столько в словах, сколько в тоне, каким он рассказывал о Николае, чувствовалась любовь к другу. Кстати, у Зверева этого качества Сергеев не заметил. У Зверева скорее сквозило легкое пренебрежение. Борис, где-то безусловно признавая старшинство друга, относился к нему как к капризному, трудному ребенку.

— Что тебя разобрало? — спросил Сергеев.

— Ерунда. К делу не относится. — Борис махнул рукой, видно, ему очень хотелось рассказать, и Сергеев заявил:

— Так наш разговор уже давно к делу не относится. Расскажи.