Да, без внимания к прекрасному полу, ажурной рамочкой украшавшему его последний год, Христофоров был бы не Хрисом, не Христофом, не просто Димой и вообще вряд ли – собой.

«А началось всё с чего? – думал он.

Началось всё (не поверите) с девчонки.

Я всегда нравился представительницам слабого пола, не специально. Когда вёл себя как дебил – нравился ещё сильнее. А они мне – как-то не слишком. Егор, нынешний сосед Власа в общаге даже однажды пошутил насчёт моей ориентации. Так я впервые подрался в школе. Но в пятнадцать всё изменилось.

Мы с той девочкой виделись на уроках сольфеджио в музыкальной школе, и вообще первое время Хрис не позволял себе роскошь – заговорить с ней. «Чуть позже, осознав своё преимущество перед девчонкой-первогодкой, я, учась последний год по классу фортепиано, предложил ей помощь в освоении нелёгких аспектов нотной грамоты. Она едва научилась соединять партии левой и правой рукой, когда я начал отчётливее понимать природу своей симпатии:

Она была воплощением женственности, хотя сама ничего для этого не делала и никогда не выделялась – это раз. Она много улыбалась, а её смех, попадая в какую-то нужную ноту, будто бы резонировал – это два. И вообще голос у неё был приятный. И три: когда её ровесницы беспардонно громко сплетничали в перерывах, она не поддерживала тему и только иногда прикрывала рот рукой, смеясь. Ещё тогда, в пятнадцать, попав на иглу её очарования, я ещё долго не мог с неё слезть. И до сих пор не уверен, что мне удалось.

Мы снимали бы вместе маленькую студию с видом на набережную, пили бы вермут по выходным. Миновали бы ЕГЭ, студенчество и магистратуру, переехали бы вместе в Москву и летали бы в Европу каждое лето, если бы не хлопнуло дверью оглушительное для меня известие. В свои пятнадцать девочка вела двойную жизнь. Не хочу вдаваться в то, как я это узнал, но на тот момент привязанность была достаточной для того, чтобы я негласно стал её лучшим другом и постоянным любовником.

Она оказалась нимфоманкой. Горячей и больной, сменившей всех психиатров в округе, тщательно скрывавшей своё пристрастие от всех, кто не мог разделить с ней ложе. Она скрупулёзно контролировала все детали поведения, чтобы не выдать себя. Какого пятнадцатилетнего юнца жизнь готовила к такому? Когда я полностью оценил масштаб жести, которую она называла жизнью, и понял, что она не шутит, было уже очень поздно. То, что происходило в течение следующих почти двух лет, было похоже на пламя: завораживающе красивое, играющее бликами, оно то согревало, то обжигало. Оставались уродливые рубцы, но тогда я уже не помнил, какой была жизнь без этой девушки. И не хотел даже представлять. А какое место в её жизни занимал я? Удивительно, но не последнее. Я сам удивлялся тому, что она мне верила. Через четыре месяца нашего близкого общения она призналась, что ни с одним парнем до меня не спала дважды. Думала, что это какое-то проклятие – секс у неё случался ровно раз в месяц и каждый раз с новым человеком. Был даже альбомчик, в котором она акварелью рисовала маленькие портреты каждого. Ноябрь был кудрявым и светлоглазым, август – с густой щетиной, а апрель, как оказалось, учился в моей школе и был всего лишь на год старше. Тем самым знаком доверия, о котором я говорил, было то, что она подарила мне этот альбомчик со словами: «Я хочу, чтобы ты разрушил эту цепочку».