Услыхав смешок, надзиратель опомнился, лицо снова каменным сделал:

– Дура ты! Надсмешки строишь – вот я на тебя завтра погляжу, как ты перед Комлевым[82] смеяться будешь! К ним с душой, а они! – Вертухай махнул рукой, повернулся к двери камеры.

– Да ты не обижайся, господин начальник! – попросила Сонька. – Я с детства такая смешливая! А тебе – спасибо за заботу!

– «Спасибо»! – передразнил надзиратель, однако уходить не спешил, топтался на пороге. – У тебя есть чем ироду-то нашему поклониться, Комлеву? Пятнадцать плетей – это не меньше рублевика надоть!

– А зачем? И так отхлещет, и этак…

– Не скажи, девонька! – хмыкнул надзиратель. – Комлев у нас палач еще тот! Захочет – и к замаху не подкопаешься, и звук удара страшным будет – а человек после 40–50 плетей с «кобылы»[83] своими ногами уходит. А не «подмажешь», не поклонишься копеечкой – с трех ударов до костей прошибет! Тады после 15 плетей месяц в больничке отходить будешь! Так есть у тебя «хрусты»-то? Али подсказать кому, чтобы к Комлеву подъехал с подношением?

– Ни денег у меня нету, ни друзей-родственников, дядя. А единственный дружок мой в лазарете лежит. Семой Блохой прозывается… Даже и не знаю – живой ли?

– Ну, сама гляди, девонька. Я тя предупредил, а там как знаешь! – услыхав про отсутствие денег у арестантки, вертухай тут же потерял к ней интерес. Дверь за ним громко захлопнулась. Скрежетнул замок.

Свернувшись калачиком на нарах, Сонька всю ночь не спала – так, вздремывала иногда. Много думала, беспокоилась за свою «казну»: в последний момент перед поимкой, когда Блоха велел вставать и идти на солдатскую засаду, успела она сунуть узелок с деньгами в небольшую ямку и прикрыть ее широким плоским камнем. Деньги были немалыми – теми самыми, что отвалил ей норвежский китобой за «золотоносное месторождение», 25 тысяч рублей. Сонька не сомневалась, что приметный камень она найдет – вот только как добраться до той опушки? Выход за околицу поста ей и раньше был запрещен, а теперь, надо думать, присмотр будет усилен…

Рано утром явился вчерашний вертухай. Собрал сено, продолжая восторгаться его легким травяным духом, унескуда-то. Велел собираться в надзирательскую, на экзекуцию, где уже поджидали зрелища десятка четыре арестантов и все свободные от службы тюремщики. Смотритель Александровской тюрьмы Тирбах громко зачитал вчерашний приказ губернатора: за попытку побега, пресеченную действиями караульной и воинской команд, виновные приговаривались к наказанию плетьми. Софье Блювштейн, согласно ее принадлежности к женскому полу, – 15 ударов. Семену Блохе, после его выздоровления от ран и выписки из лазарета – 40 ударов.