– Оставьте, коллега! Беременность на ранних сроках – это столь тонкая материя, что ошибиться в ее наличии не стыдно любому доктору! И вообще, вы знаете мое отношение к телесным наказаниям. Да и вице-губернатор фон Бунге, передавая мне копию приказа, смотрел так, что все было понятно и без слов. Его высокопревосходительство, полагаю, подписывал приказ с тяжелым сердцем, и будет нам только благодарен за наше вмешательство…

– Согласен, коллега! Закон есть закон, конечно, но… Лупцевать плетью человечью плоть, тем более женскую – это, простите, такая дикость!

– Ну, вот и славно! Подержим нашу бегунью в лазарете пару суток и вынесем вердикт. В конце концов, беременность нередко прерывается выкидышем…

⁂

На вторую ночь, уже под утро, под дружный храп санитаров, Сонька проскользнула в мужское отделение лазарета, где лежал Сема Блоха. Охранявший его караульщик, выпросив у доктора с вечера полстакана спирта для домашней настойки, тоже спал, вытянувшись в сапогах и обмундировке на свободной койке.

Сонька присела у изголовья Блохи, погладила его по лицу. Застонав, раненый вынырнул из забытья, поморгал, попросил пить.

– Ну что? Как? Я слышал, ослобонили тебя от плетей, Софья… Слава богу…

– Да, слава богу, – как эхо откликнулась Сонька. – Ты-то как тут?

– А что мне сделается? Одна пуля навылет прошла, кость, говорят, не задела. Вторую выташшили. Вот оправлюсь – и на «кобылу», свои 40 «пряников» от Комлева получать… «Слам»-то цел ли наш?

– Успела под камень засунуть. Только как туда добраться теперь? – вздохнула Сонька. – Утром выпустить меня обещались, но теперь ведь глаз не спустят! Не сгубили бы вы, ироды, Митеньку-студента, так, может, и с коляской помог бы… Туда-сюда за полдня обернуться можно было бы…

– Верно говорят про баб: волос долог, да ум короток! – Блоха закашлялся, попросил еще воды. – Кабы не угостили Митеньку твово борцом – сидела бы ты сейчас в остроге, в кандалах, Софья. Уж губернаторша бы постаралась!

– Да я понимаю, Семушка, а все одно: жалко.

– Ты меня бы лучше пожалела. Слышь, Софья, завтра, как отпустят тебя, – сходи к Комлеву, поклонись за меня рублевиком! Чтобы не шибко старался. Жив останусь – найду способ на ту опушку сбегать, я место помню. «Слам» откопаю – поделимся…

– Это с какой радости я с тобой этакими деньжищами делиться должна, Семушка? – В голосе Соньки зазвучала насмешка. – Дело-то с участком и картой липовой я, считай, одна спроворила! «Петеньку»[85], изволь, дам – а про дележку и думать забудь. Деньги-то мне самой надобны.

– Ох, гляжу, и жадная ты, Софья. А про денежки Рваного-Дудошника, которыми через меня попользовалась – забыла?! Про Махмутку тоже не помнишь? Кто на всякий случай за тобой тогда Червонца послал? А ведь Махмутка убивать тебя шел тогда – с балалайкиной струной в рукаве. Ох, и гадюка ты… Тьфу!