Михайла молча поклонился и промолчал.

– Прошу за стол, господа! – позвала супруга Ландсберга. – Прошу, пока все не остыло. Успеете, наговоритесь!

После обеда мужчины перешли в кабинет Ландсберга, и снова, второй раз за день, Агасфера кольнула память. Глубокими покойными креслами и книжными шкапами кабинет отдаленно напомнил Бергу уютную библиотеку полковника Архипова в его петербургском особняке. Вот только столь любимого полковником арманьяка здесь, увы, не подавали – гостям вместе с кофе и сигарами был предложен шустовский коньяк и английский бренди.

Михайла, с удовольствием понюхав предложенную сигару, спрятал ее в карман, и вместо нее закурил ловко скрученную самокрутку.

Выпустив несколько клубов дыма, Ландсберг вопросительно поглядел на Агасфера:

– Вы хотели о чем-то спросить, друг мой? Самое время, по-моему!

Агасфер откашлялся и решился:

– Понимаю, Карл Христофорович, неприятна вам эта тема, наверное. Но, кроме вас, право, не знаю – к кому и обратиться. Не захотите говорить – не обижусь, слово офицера! А вопросы мои будут касаться некогда знаменитой во всей Европе особы… Соньки!

– Слово офицера, – словно эхо, задумчиво повторил Ландсберг. – Боже мой, чего бы я не отдал за право самому произнести эти слова! Но, видимо, не суждено… Ладно, Берг, спрашивайте. Чем могу – помогу. И Михайла подскажет, если что. Хотя, признаться, не понимаю – зачем вам нынче Сонька Золотая Ручка сдалась? Ну, был конь, да изъездился, как говорят… Впрочем, раз спрашиваете, – стало быть, нужду имеете. Спрашивайте! Что именно вас интересует?

– Слышал я, что не заладилось у нее что-то с первым сожителем, и она подкупила палача, чтобы тот засек его до смерти. Как, по-вашему, это правда?

– Полагаю, что да. Комлев лет двадцать тут палачом. Виртуоз в своем деле, если это, конечно, делом можно назвать. И арестанты-первоходки, которые только что сюда попадают, сразу собирают на палача денежку. По пятачку, гривеннику – кто сколько может. Чтобы Комлев сек с бережением, если проштрафишься, как тут говорят. Палач, между прочим, рискует: рядом с наказуемым ведь и надзиратель стоит, удары считает. Если увидит, что халтурит палач – тот и сам может на «кобыле» оказаться! Но, как видите, двадцать лет Комлев отработал – и не попался! Потому и говорю – виртуоз!

Помолчав, Ландсберг поинтересовался:

– А вы саму плеть-то близко видели? В стеклянном ящике обычно хранится, как раритет некий… Не доводилось? Кожаная, плетеная, о семи хвостах – тоже плетеных. На конце каждого хвоста – узел. Страшная штука! А ударить ею можно по-всякому. Иной наказанный, на моей памяти, после 50 плетей сам вставал и на нары шел отлеживаться. Товарищи лампадным маслом пару дней помажут ему спину – глядишь, и снова в тайгу на «урок» человек пошел! А другому два десятка плетей всю кожу с мясом, до костей сдирал Комлев. Тут уж не меньше чем на полгода в лазарете «отдых». А если сотня плетей назначена – считайте, верная смерть! Я, Михаил Карлович, только на Сонькином наказании присутствовал, когда ей после второго побега полтора десятка плетей назначили. Твердо могу сказать – с бережением ее Комлев бил. В нескольких местах только полоски кожи сорваны были. Да и сама встала с «кобылы» тогда, платьишко подхватила и пошла в камеру. Да…