А вот и еще одна непременная фигура на аллеях Серебряного Бора — Елизавета Павловна Гердт, балерина императорских театров и ходячая энциклопедия русской хореографии. Никакого отношения к актеру Зиновию Гердту она не имеет, правильнее будет сказать, что это он имеет к ней отношение — в 1930-х годах остроумный драматург Алексей Арбузов посоветовал уроженцу белорусского местечка Себеж Залману Храпиновичу взять в качестве псевдонима фамилию известной русской балерины. Так и появился Зиновий Гердт. Почему именно на эту фамилию пал выбор? А чтобы никто не догадался.
Елизавета Павловна, как и положено балерине, прожила длинную жизнь — 84 года, родилась она в 1891 году, когда на сцене Мариинки блистал ее отец — заслуженный артист императорских театров Павел Гердт (он имел немецкие корни). Пойдя по его стопам, она также добилась признания как одна из лучших балерин своего времени, свято хранящая традиции Мариуса Петипа. Училась у Михаила Фокина, а в 1908 году стала танцевать на сцене Мариинки, исполнив почти весь классический репертуар. После октябрьского переворота ей бы уехать вслед за Анной Павловой, Тамарой Карсавиной и Матильдой Кшесинской. А она осталась, создав некий прецедент, причина которого не была понятна и через полвека. На вопрос «Почему?», Гердт отвечала с юмором: «У Зилоти в санях мне не хватило места»[71]. И понимай, как хочешь, ведь на европейских сценах после 1917 года места хватило бы всем. Зато в СССР в 1951 году ее удостоили звания заслуженного деятеля искусств РСФСР. И то неплохо. А с Карсавиной, что жила в Лондоне, они переписывались.
Приезд Елизаветы Гердт в дом отдыха словно возвращал «Сербор» в те благословенные времена, когда он служил местом отдыха великого князя Сергея Александровича и его супруги Елизаветы Федоровны, сестры российской императрицы. И в старости потомственная балерина не уступала в стати своим молоденьким ученицам. «Она была значительно старше всех, — вспоминает Тимофей Докшицер, — и рассказывала о Феликсе Юсупове или великих князьях так, как будто накануне пила с ними чай. Красивая какой-то изысканной фарфоровой красотой, она всегда являла собой образец элегантности. Артистки балета приезжали к ней и летом, чтобы не прерывать надолго занятий, которые Елизавета Павловна вела в театре». Среди других героев ее рассказов — Рахманинов, Глазунов, Куприн, Блок, Коровин.
А ученицы Елизаветы Гердт — все сплошь народные-разнородные да лауреатки: Алла Шелест, Суламифь Мессерер, Ирина Тихомирнова (вторая жена Асафа Мессерера), Раиса Стручкова, Екатерина Максимова и, конечно, Майя Плисецкая, на удивление говорившая о балерине хорошо: «Человек она была славный. Ровная, незлобивая, доброрасположенная». Тем не менее как педагога Плисецкая ставила Гердт ниже Агриппины Вагановой: «В балете она разбиралась слабо, скажу мягче, не до конца. Обе вышли из недр Мариинки. Обе прошли одну муштру. Обе учились у одного педагога, обе дышали одним колдовским воздухом Северной столицы. Обе жили только балетом. Но аналитической мудрости, профессионального ясновидения природа Гердт не отпустила. Она видела, что это правильно, а это нет, но объяснить, научить, что, как, почему, “выписать рецепт” не могла. Диагноз она ставила верно, но как лечить — ведать не ведала… “Ты висишь на палке, как белье на веревке”, — а что надо сделать, чтоб не висеть? Ваганова сказала бы прозаично — “переложи руку вперед”. И балерина, как по мановению волшебства, обретала равновесие. Это называется школой. Простецкой, для постороннего загадочной фразой можно все поставить на свои места. Вот крохотный пример. Ваганова любила говорить: “На весь урок зажми задницей воображаемый пятиалтынный, чтобы он не вывалился…” И балерина на всю жизнь училась держать зад собранным, сгруппированным, нерасхлябанным. А отсюда идут правильность осанки, верность положения вертлутов, спины. У Вагановой был глаз ястребиной точности. У Гердт этого не было».