Артисты — люди беспокойные, и потому не все из них обладали достаточным запасом нервных клеток, наличие которого позволяло пережить лишние пять-десять минут ожидания лифта. Дирижер Василий Васильевич Небольсин не утруждал себя звонками лифтерше, а выходя из своей квартиры, начинал безбожно тарабанить палкой по перилам, пугая засыпающих детишек. Выступая в роли звонаря, словно предупреждавшего с колокольни о внезапном своем появлении, Василий Васильевич приучил не только лифтершу тетю Зину, но и соседей мириться с этой необычной привычкой. Небольсина можно смело назвать одной из главных достопримечательностей этого дома. В Большом театре он отработал лет сорок, вплоть до своей смерти в 1958 году (ему исполнилось всего 60 лет). Как-то вместе с Небольсиным в лифте поднимался и Кондрашин, который жил этажом выше. Кондрашин, зная о том, что квартира Небольсина находится налево от лифта, увидел, что Василий Васильевич идет почему-то в другую сторону, направо, и поднимается по лестнице. Так было несколько раз. Наконец Кондрашин не выдержал и подсмотрел: оказывается, Небольсин крестился, благодаря Бога за то, что тот позволил ему благополучно доехать до своего этажа. Такой набожный был человек!

А бывало, что за Кондрашиным и Небольсиным присылали из Большого театра одну машину на двоих, к спектаклю. У одного из них был спектакль в филиале, а у другого в основном здании. Едет машина мимо памятника Пушкину, и вдруг Небольсин крестится на памятник поэту, где в 1930-х годах еще стоял Страстной монастырь. Причем крестился он незаметно, сняв головной убор и будто бы причесываясь. В самом театре Небольсин тоже крестился: «Входя в оркестр (там у него имелся тамбур перед входом), ему отворял дверь служитель — впускал его и по требованию закрывал за ним дверь. Небольсин минуту не входил в оркестр, потому что там он перед каждым актом крестился». И при этом он прилежно ходил на лекции по марксизму-ленинизму, проводившиеся в парткоме театра, всегда все записывая, носил с собой в портфеле «Краткий курс ВКП(б)», говоря, что «обожает» его. На сдаче зачета на вопрос лектора: «Какова основная философская идея гётевского Фауста?» — Небольсин поразил своим ответом: «Расплата за продажу души!» Зачет он сдал, его даже ставили в пример другим несознательным дирижерам и музыкантам, пропускавшим занятия.

После смерти Голованова «Садко» отдали Кондрашину, однако Небольсин пожаловался в ЦК КПСС, что у него отнимают «его оперу». И «Садко» за ним оставили. Тем не менее Кондрашин высоко оценивал Небольсина как дирижера: «Это был высочайший профессионал. Имел очень хорошие, четкие руки, у него было ощущение ансамбля, и он хорошо аккомпанировал. Сейчас такого дирижера, который дирижировал бы все абсолютно и мог бы выручить любой спектакль без репетиции, нет. Но творческой инициативы он не имел. И он всегда гордился, что “Салтана” дирижирует, как Пазовский, а “Снегурочку” и “Хованщину”, как Голованов. Конечно, вся “соль” растекалась, потому что это было подражательство. Он был еще композитором, сочинил несколько вещей и в каждом своем концерте играл свою симфоническую поэму, которая была написана в Куйбышеве во время эвакуации. Она называлась “От мрака к свету” (и музыканты сейчас же ее окрестили на свой манер, довольно хулиганский…)».