Молотов заулыбался, а Щербаков поднял тост за Сталина, который обратился к Михалкову с самыми разными напутствиями:

— Не надо пить до дна за каждый тост. С вами неинтересно будет разговаривать. И не робейте!.. Мы нахалов не любим, но и робких тоже не любим. Вы член партии?.. Это ничего. Я тоже был беспартийный…

Наконец, Михалков стал читать по просьбе Сталина «Дядю Степу», военные же стихи ему пришлись не по нраву. Много лет спустя поэт напишет: «Можно сказать, что члены политбюро не принимали никакого участия в разговоре. Они ограничивались короткими репликами, поддакивали. Приглашенные со стороны товарищи тоже чувствовали себя скованно. Только мы с Регистаном вели себя свободно, если не сказать развязно — выпитое вино оказывало свое действие. Мы настолько забылись, где и с кем находимся, что это явно потешало Сталина и неодобрительно воспринималось всеми присутствующими».

Под конец изрядно принявшие на грудь поэты решили потешить вождя самодеятельной сценкой про девочку и немецкую бомбу. Михалков изображал трусоватого офицера, никак не решавшегося подойти к этой самой бомбе. Не разобрав, он схватил для своей роли в прихожей первую попавшуюся фуражку — к ужасу Власика, ею оказалась фуражка Сталина. Шутовство удалось — вождь смеялся до слез. Так провеселились до половины четвертого утра, простившись как добрые друзья: Сталин поклонился поэтам, «по-рыцарски» махнув рукой. Они были счастливы…

Новый гимн прозвучал по радио в ночь с 31 декабря 1943-го на 1 января 1944 года. Что же касается новой оркестровки, то уже после премьеры гимна ее поручили, пожалуй, самому главному специалисту в этом вопросе — Дмитрию Романовичу Рогаль-Левицкому. Крупнейший в Советском Союзе мастер инструментальной обработки музыкальных произведений Рогаль-Левицкий что только не оркестровал — и «Шопениану», и «Скрябиниану», и «Кармен», и даже такое экзотическое произведение, как балет «Тарас Бульба» Василия Соловьева-Седого, а еще «Интернационал», гимны союзных республик и стран народной демократии. По аналогии его можно назвать лучшим музыкальным кутюрье своей эпохи, одевавшим неказистые вроде мелодии (и даже «плохую музыку», как ее называл Шостакович) в изысканные одежды, в которых эту самую мелодию порой не мог узнать ее автор-композитор.

Рогаль-Левицкий успешно справился с поставленной перед ним задачей и побывал в ложе у Сталина в марте 1944 года: «Раздвинули второй занавес, и Ансамбль Александрова зычно “оторвал” гимн уже с новыми изменениями, введенными в нашу партитуру. Воцарилась мертвая тишина. Зашелестел занавес. Все встали и вышли. Ложа опустела. Недоумение было полное. Через несколько минут кто-то вышел к рампе и словами “оркестр свободен” закончил странный вечер, продолжавшийся не более десяти минут». Рогаль-Левицкого немедля позвали: «Дмитрий Романович, вас просят!»