Пазовский вынул из руки привычный козырь: «Мы перевели несколько певцов из Ленинградского театра, пригласили балетмейстера». Но этот способ обновления труппы стал настолько привычным, что Сталина устроить не мог: «Медленно действуете! Прошло уже три месяца, а я что-то не вижу существенных перемен. Я просил вас поторопиться». Эта тирада относилась к Храпченко, выбранному козлом отпущения. «Можем ушибить!» — улыбаясь, сказал ему вновь проклюнувшийся Молотов. «Да, и здорово ушибем!» — подтвердил Сталин. «Просто зашибем!» — продолжал Молотов. Ушибленный Храпченко едва нашелся: «Будет сделано, товарищ Сталин!» Тут все поняли, что это Иосиф Виссарионович пошутил. Просто трубка его никак не разгоралась.

Храпченко, руководивший всей советской культурой с 1949 по 1948 год, мог бы и сам себя ушибить, прикажи ему Сталин. Он настолько боялся вождя, что однажды в трусости и страхе принялся развлекать его, танцуя с Игорем Моисеевым. Было это на кремлевском приеме, после исполнения ансамблем Моисеева нового народного танца. Храпченко стоял и разговаривал с Моисеевым, распекая его за нарушение субординации: на каком основании балетмейстер показал этот танец, никак с ним не согласованный? Тут к ним подошел Сталин. Но Храпченко его не видел, стоял спиной. Сталин положил ему руку на плечо и говорит: «Что вы все о делах да о делах, сегодня и погулять можно. Вы бы потанцевали». Побелевший Храпченко пролепетал: «Дамы нет». Тогда Сталин подтолкнул к нему Моисеева: «Вот тебе дама». И Храпченко тотчас бросился танцевать с Моисеевым, вспоминавшим эту позорную сцену на закате жизни: «Сталин брезгливо на него поглядел и отошел. Храпченко тут же отпихнул меня, и, бледный как полотно, отбежал в сторону». История эта интересная — об отношении к деятелям культуры и ее руководителям как шутам гороховым. А в ложе места для танцев не было, потому Храпченко в этот раз лезгинку не станцевал. Подняли тост за здоровье Рогаль-Левицкого. Сталин опять чиркал и чиркал спичкой, а трубка все гасла… Выпив по его предложению на посошок, в два часа ночи все стали расходиться. Гимн в новой оркестровке передали по радио в ночь с 17 на 18 апреля.

За оркестровку гимна Дмитрий Рогаль-Левицкий получил от Московской консерватории ордер на калоши (там его всячески затирали), а от Союза композиторов — так называемый «продовольственный лимит», то есть паек. В 1945 году его наградили орденом. А еще раньше, 5 января 1944 года, в «Правде» вышло постановление СНК СССР о вознаграждении поэтов и композиторов, принявших участие в работе по созданию гимна. Сергею Михалкову и Георгию Эль-Регистану дали по 100 тысяч рублей, та же сумма полагалась Александру Александрову. Другим композиторам — по четыре тысячи рублей за каждый вариант гимна, а композиторам, музыка которых была отобрана для прослушивания в хоровом и оркестровом исполнении, — по восемь тысяч рублей также за каждый вариант. Больше всех получил Арам Хачатурян — 28 тысяч. Поэтам дали по четыре тысячи за каждый вариант. Всего, к радости участников завершившейся мучительной кампании, было заплачено более 1 миллиона 200 тысяч рублей.