– Что-то очень рано Цимисхий начал готовиться к этой битве, – проговорила Настася, пристально глядя в глаза Рагдаю, – ведь даже полночь не минула!

– Нет, он всё правильно делает, – возразил Рагдай, – июльская ночь ещё коротка, армия – огромная. Она будет строиться до зари.

Настася всё продолжала смотреть на него в упор. Когда он к ней потянулся, она внезапно сделала шаг назад и тихо сказала:

– Прости, мой милый Рагдай! Эту ночь я должна провести со своим любимым. Ты должен меня понять – это, может быть, самая последняя его ночь!

Он даже не удивился этим словам. Он давно их ждал, хотя и не признавался в этом своему разуму. Но его удивило то, каким ледяным и твёрдым сделался её голос. Он резал сердце, как нож. Конечно же, это не был голос Настаси. Это был голос какой-то неумолимой и мрачной Вечности, совершенно чуждой ему, Рагдаю. Где ты, Настася? И где твой голос? Всё же надеясь его услышать, он очень тихо спросил:

– Ты любишь другого? Кто он?

– Пожалуйста, догадайся сам!

Она уже торопилась, глядя куда-то в сторону. Ему не пришлось особенно долго думать.

– Талут?

– Конечно! Я каждый день просила тебя защитить меня от него! Просила и умоляла! Плакала и рыдала! А ты меня защитил? Ты даже не попытался! Ведь он – твой друг! Он твой лучший друг!

– Он мой лучший друг, – эхом отозвался Рагдай. Она убежала. Настало двадцать второе июля 971 года – день памяти святого преподобного Феодора Стратилата.

Перед зарёй ромейская армия была выстроена лицом к Доростолу. К ней присоединились команды всех трёхсот кораблей, говоря иначе – пятнадцать тысяч морской пехоты, которую возглавлял Алексей Диоген, друнгарий. Общая протяжённость строя ромейской армии составляла больше четырёх миль. В центре находились: весь Легион Бессмертных, тридцать пять тысяч гоплитов с длинными копьями под командованием столоначальника Петра, морская пехота с друнгарием Алексеем и восемь кавалерийских схол патрикия Николая, который также имел в своём подчинении эскадроны Романа Малфона. А на флангах была тяжёлая конница. Левый фланг возглавляли патрикий Михаил Тирс и стратиг Георгий Эларх, правый – Варда Склир и его кузен, Константин-патрикий. Когда забрезжил рассвет, Иоанн Цимисхий в боевых латах, на вороном коне, обратился к армии с речью. Она была зажигательна. Через полчаса ворота Доростола открылись, и в поле вышла княжеская дружина. Прежде чем обнажить мечи и опустить копья, все полтораста тысяч ромеев хором запели латинский гимн.

Глава четырнадцатая

Глава четырнадцатая

Последнюю битву под Доростолом многие византийские историки называют самой кошмарной из всех, о которых им доводилось слышать. Они и киевский летописец Нестор приводят разную численность войск, участвовавших в сражении, но в оценке его итогов практически не расходятся. Нестор пишет, что Иоанн Цимисхий вывел в поле сто тысяч ратников, а великий князь Святослав – всего десять тысяч, и к вечеру одолел Святослав, побежали греки! Это, конечно, сказка. Не могло быть такого соотношения сил, не было разгрома ромеев – ведь уступил Болгарию не Цимисхий, а Святослав. Прямой очевидец этих событий Лев Диакон утверждает, что у Цимисхия было около восьмидесяти тысяч, а у Святослава – около сорока тысяч воинов. Сведения Льва Диакона больше похожи на правду, хотя он наверняка преуменьшил численность войск Цимисхия. Но и он признаёт, что к вечеру император дал приказ отступать, ужаснувшись своим огромным потерям, и что спасла Цимисхия от разгрома только пыльная буря, ударившая в лицо князю Святославу и его воинам. Любопытно происхождение этой бури. Тот же Лев Диакон и Скилица пишут, что перед её началом некая женщина с белыми волосами молилась в Константинополе так: «Отче Феодоре! Любимый мой Иоанн – в смертельной опасности! Сделай так, чтобы он не погиб!»