Все сорок тысяч дружинников призадумались. Многие были с девушками, которые отказались покинуть город три месяца назад и не пожалели об этом, хоть им теперь приходилось туго. Рагдай держал за руку Настасю. Её от ветра шатало. Агнии, Епифании, Эльсиноре и остальным танцовщицам было ещё труднее – их никто за руки не держал. Над городом очень ярко светило солнце.

– Да это простой вопрос, – подал звонкий голос Ратмир, – в Киев возвращаться нельзя – вернёмся мы без победы! Стало быть – остаётся либо голодная смерть, либо смерть в сражении. Неужели выберем первую?

– Никогда! – крикнули дружинники. И не только они. Этот непреклонный ответ запальчиво дали все, кто стоял на площади. И, конечно, долго потом шумели. И это было неудивительно, потому что лучше Ратмира и Святослава умел воодушевить всех только один человек – белокурый франк, которого звали Гийом. О, если бы он был здесь! Он смог бы развеселить и самоотверженных горожанок, и мерзопакостных музыкантш, и обеспокоенную Кристину, и опечаленную Настасю, и погрустневших танцовщиц, и приунывших Деметр – богинь плодородия. Он для каждой нашёл бы слово. Не смог бы он подбодрить одну только Агнию, потому что ей пришлось тяжелее всех. Эта замечательная худенькая танцовщица начинала думать об ужине через две минуты после обеда. И эта самая Агния трое суток отказывалась от пищи и не брала в рот ни крошки, чтобы полегче было другим! А, впрочем, кто знает, что ей сказал бы сейчас Гийом? Ведь Гийома не было. И поэтому слово взял его друг Лидул.

– Да мы не на смерть идём, а на битву! – прокричал он, поднимая руку, дабы восстановить тишину, – зачем хоронить себя раньше времени? Надо верить в удачу! Разве не так? Скажи, Святослав!

– Не знаю, – честно признался князь на всю площадь, – да и какая разница? Ведь живыми им нас не взять, а мёртвые сраму не имут! Если мы жили весело, почему не должны умереть красиво? Ради чего отступим сейчас перед славной смертью? Только ради того, чтобы через пять, десять или пятьдесят лет принять смерть бесславную?

– Это верно! – провозгласила дружина, – идём на бой, Святослав! Где падёт твоя голова под вражескими ударами, там и мы свои сложим!

И не нашлось того, кто не подхватил этот крик. Все пришли в восторг, потому что великий князь сказал дело. Да как сказал! Самый старший воин, Свенельд, а вслед за ним тысяцкие и все остальные дружинники вытащили из ножен мечи, чтобы утвердить своё обещание самой древней воинской клятвой – на обнажённом оружии. И они её принесли под трепетное затишье своих любовниц. А после этого из дворца выкатили последние десять бочек с вином и вынесли чаши. Начался пир. Да, всё-таки пир, хоть все смогли выпить лишь по одному разу. Вина было слишком мало. Ещё сильнее взвинтить всеобщее ликование можно было только одним путём – попросив Настасю исполнить несколько песен. Настася с радостью согласилась. Но ей было тяжело стоять на ногах. Её усадили на опустевшую бочку, поставив эту посудину кверху дном. Рядом с этой бочкой устало легли на травку греческие танцовщицы. Свои полуобнажённые, исхудавшие спины они подставили солнцу. У них уже не осталось сил, чтобы танцевать. Они собирались на этот раз только слушать. Пока оба гусляра – Иванко и Василько, что-то обсуждали с Настасей, подкручивая на гуслях струнные колышки, князь негромко велел Ратмиру послать во вражеский стан гонца.