Джо Браун максимально сократил приветственную часть разговора, выражался коротко и спросил, не видел ли кто Генри. Джим не был склонен уходить от пива далеко, но заметил, что инженер чем-то озабочен.

– Что случилось? – спросил он.

– Мне нужен кто-нибудь, способный ухаживать за больным. Иначе Харри умрет у нас на руках.

Джим вскочил, повернулся на каблуках, чтобы выиграть время на размышление и чтобы никто не заметил выражение его лица, и сказал:

– Индейцы позаботятся об индейце лучше всего. У меня в группе есть двое пауни. Я с ними переговорю.

Джо не соглашался на это, он опасался индейских суеверий, которые замечал даже у Маттотаупы, и индейскому знахарству не доверял, но Джим вдруг взялся за дело рьяно, даже пиво бросил, убежал и вернулся с двумя пауни.

– И где больной парень?

Джо опять подчинился решимости Джима и повел его вместе с двумя пауни к большой палатке, у которой сидел Маттотаупа. Харка лежал на полу, завернутый в одеяло, с ввалившимися щеками и горящими пятнами на скулах и висках.

– Ему нужен хороший уход! – решительно заявил Джим. – Далеко ли отсюда ваше стойбище и ваши бабы? – повернулся он к своим пауни.

– Полдня верхом.

– Тогда отвезите его туда немедленно, а то он у нас тут околеет. Как ты думаешь, Маттотаупа? Даю тебе отпуск, отвези парня к пауни. Сейчас тут пока работа не горит.

Индеец бросил благодарный взгляд на Джима.

Сделали приготовления к отправке. Ночь только началась, когда Маттотаупа и двое пауни пустились в путь, чтобы доставить больного в ближайшее стойбище.

Харка едва ли понимал, что происходит с ним и вокруг него. Кровь стучала у него в висках, сердце билось учащенно, в глазах было темно, голова болела так, будто раскалывался череп. Он открыл рот, чтобы глотнуть холодного ночного воздуха. Ему хотелось сбросить одеяло, в которое он был завернут. Все его мучило и терзало, особенно жажда.

Он сам удивлялся, что еще жив, когда всадники наконец достигли цели. Он заметил, что его положили на мягкое. Одежду с него сняли, но рукоять ножа он сжимал с силой безумного, и руки, пытавшиеся разжать его пальцы, оставили эти попытки. Холодная вода коснулась его лба и губ. Когда его зрительные нервы снова обрели способность работать, он понял, что лежит в вигваме. Вигвам был просторный; на несущей штанге висело множество охотничьих и военных трофеев, пол был устлан одеялами и шкурами. Харка в полубреду вообразил, что находится в отцовском вигваме, а поскольку жар его довел почти до смерти, он крикнул:

– Мама!

Подошла женщина и пробормотала слова, которых он не понял. У него опять потемнело в глазах, но он услышал, что вокруг возникло беспокойство, и его снова завернули и вынесли из вигвама. Одеяло, на котором он лежал, раскрыли, и ночным воздухом остудило все его горячее тело. Он задрожал от холода, стуча зубами. Но зато снова смог видеть. Над ним было звездное небо, вокруг него плясал мужчина, увешанный змеиными шкурками и черепами животных. Он бил в бубен и то крался, то приплясывал вокруг лежащего. Это был шаман. Он должен был изгнать из Харки злых духов, чтобы тот выздоровел. Шаман подхватил шкуру, на которой лежал Харка, и таскал его туда и сюда, выпевая заклинания, в которых Харка не понимал ни слова. Но чувствовал неизбывную ненависть к этому шаману, которого в своих горячечных фантазиях считал шаманом своего стойбища, принимал его за того жреца, который оклеветал его отца Маттотаупу и изгнал его.