Святость требовала большой заботы и большого ума. Чем больше удачи собирал в себе человек, тем больше силы было в его действиях, но тем сильнее он мог навредить, сделав неверный шаг. Если он ошибался или совершал грех, его поступки были более действенными, а их последствия более разрушительными и раны не так быстро заживали. Женщины имели свое место в святости дома; они не должны были выносить удачу в глиняных сосудах; от них не ждали стремительного приспособления требованиям момента, которое могло заставить мужчин забыть об осмотрительности, присущей святости. Мужчины, с другой стороны, жили на внешней границе и, чтобы облегчить себе жизнь за пределами дома, должны были оставлять в нем какую-нибудь одежду, которая приносила им удачу, и надевать более легкое платье для более легких дел. Так мужская жизнь начиналась с освобождения: юноша освобождался от непререкаемого подчинения фриту и переходил в стоящую ниже мужскую степень святости.

Существовали два способа воспитания детей: их могли все детство держать вне хамингьи – в этом случае они в отношении жизненных принципов и, вероятно, по условиям жизни ничем не отличались от рабов. Такие дети получали душу только во время посвящения в мужчины; либо их могли сразу же принять в святость и держать там, пока они не вырастали и не становились мужчинами. Мы не можем сказать, что все германские народы выбирали второй путь, но так делали многие. Переход мальчика из зависимого от всех зернышка удачи в положение самостоятельного носителя и хранителя ее происходил, когда он вступал в пору зрелости, то есть когда ему обрезали волосы. До того дня мальчик носил длинные волосы, как у женщин и дев; его кудри говорили о том, что он свят и неприкосновенен в самом высшем смысле этих слов. После пострижения он подтверждал свое приобщение к миру мужчин, беря в руки оружие, а с ним – и честь, в то время как женщины, удача которых сосредотачивается в их волосах, приносили клятву, обхватив рукой косу. За обрезание волос у мальчика – или, еще хуже, у девушки – без согласия их родичей полагалось

наказание. Гудрун, получившая весть, что ее дочь погибла под копытами коней, сокрушалась оттого, что ее волосы были растоптаны: «Горше не знала я / черного горя: / светлые косы, / волосы Сванхильд / втоптаны в грязь / копытами конскими!»[102] – жаловалась она.

Именование «длинноволосые короли» (reges crlnlti) использовалось как официальный титул Меровингов. По свидетельству Григория Турского, монархи этой династии носили длинные волосы на прямой пробор, ниспадавшие на плечи. Все Меровинги дорожили своими волосами и не позволяли их стричь, ибо потеря волос символизировала потерю власти. «Если бы его головы коснулась бритва, он стал бы похож на плебея» – так говорил Хильдеберт, когда хотел доказать, что один из самозванцев не имеет никаких прав на королевский титул. Клотильда Бугрундская, после смерти короля Хлодомера, своего сына, не позволила остричь внуков и предпочла предать их смерти, нежели лишиться королевского достоинства – длинных волос Меровингов. «Если уж им не суждено сесть на трон, то я предпочла бы увидеть их мертвыми, чем остриженными!» – воскликнула королева, получив от Хлотаря и Хильдеберта меч и ножницы.