Он как раз добежал до Освенцима, когда они выезжали из местечка. В Освенциме Тенчинский поднял тревогу, велел позвать старосту и потребовал свежих коней, поскольку те, которых имел, уже дальше идти не могли.

Подстароста, узнав, что уезжающим был король, тут же пустился наискосок без дороги, и вскоре добежал до снесённого моста.

Тут же за ним были видны убегающие французы. Думая, что среди них находится король, он пустился вплавь по реке, крича по-латыни:

– Наияснейший пане! Чего убегаешь? (Serenissima Majestas, cur fugis?)

Король, видя издалека барахтавшегося в воде с латынью шляхтича, несмотря на тревогу и утомление, не мог удержаться от смеха, но, не думая останавливаться, бежал дальше.

Граница была уже недалеко, там он чувствовал бы себя в безопасности. Перед ними видна была Пшчина.

Тенчинский, рискуя сломать себе шею, гнался за Генрихом, во что бы то ни стало желая его догнать; при нём были уже только четыре татарина с луками и стрелами.

Заметив его всё ближе приближающегося, Бельевр, который имел пару пистолетов в кобуре, один из них дал Ларханту, другой Суврею.

– Защищайтесь, господа, – воскликнул он, – мне шпаги хватит.

Затем француз узнал хорошо знакомого ему подкомория.

– Как друг или как враг прибыл? – крикнул он ему.

– Как верный слуга короля! – отпарировал Тенчинский.

– Прикажи татарам опустить луки, а то в нас метят! – воскликнул Бельевр.

Подкоморий крикнул своим татарам, но должен был повторить им приказ, прежде чем его поняли и услышали.

– Суврей! – начал подкоморий, обращаясь к нему. – Ради Бога! Я должен поговорить с королём!

Генрих остановился, узнав Тенчинского. Тот хотел спешиться, но король велел ему остаться, как был, и приблизиться.

Подкоморий, несмотря на всё уважение, какое имел к королю, был так взволнован и приведён в отчаяние бегством, что не очень мог и умел решиться на слово.

Старался не вспылить, но невольно вырвались у него слова, которые только могли объяснить чрезвычайное положение и отчаяние.

Любовь, какая у нег была к королю, возложенное на него доверие, ответственность за побег, какая на нём лежала, привели Тенчинского почти в безумие.

– Наияснейший пане, – начал он дрожащим голосом, – паны сенаторы выслали меня за вашим величеством, охваченные отчаянием, потому что не заслужили того, чтобы ты покинул край, который тебя паном выбрал. Наша честь и ваше королевское величие требуют того, чтобы ты нас не оставлял, чтобы вернулся. Выставишь нас на опасность, на посмешище. Помни о данной нам присяге, которая тебя связывает. Ежели нас покинешь, да и того, за чем гонишься, не достигнешь… король… будешь презираем людьми, гнушаться тобой будут… как собакой.