— Она у вас холопкой, а вы, стало быть, боярышня будете? — осведомился он, совершенно забыв, чтоб «вы» на Руси употребляют лишь для множества лиц.

Впрочем, даже если бы он и вспомнил это, трудно сказать, решился бы князь так сразу перейти на «ты». Очень даже возможно, что и нет, ибо тыкать ей показалось бы слишком кощунственно.

— Ну пусть будет боярышня, — лукаво усмехнулась женщина и, посерьезнев, спросила: — А твой… ну лекарь, он хороший? Сможет ей подсобить, чтоб девка оклемалась? — И пожаловалась с поистине женской непосредственностью, при которой зачастую прощается самый махровый эгоизм: — А то скушно мне без нее будет. Одна она у меня от тятеньки и осталась в новом дому.

«В новом дому… Значит, замужем, — сделал вывод Константин, и ему вдруг стало так тоскливо, что хоть волком вой. — Хотя, может, просто переехали куда-то с отцом, вот и…»

— Вы… ты, — наконец-то спохватился и поправился он, — к мужу, поди, едете… едешь? — уточнил он, выясняя самое главное для себя и очень надеясь услышать отрицательный ответ.

Боярышня отчего-то поскучнела, глаза ее мгновенно потемнели чуть ли не до фиолета, и она с каким-то непонятным вызовом, совершенно иным, сухим голосом произнесла:

— А тебе-то что?

— Да нет, я ведь так, ничего, — лихорадочно заторопился Константин, понимая, что ляпнул что-то не то, но не понимая, что именно и как это исправить.

— Смотри, гость торговый. У меня муж ух какой строгий. Если что в голову втемяшится, он от своего не отступит. И не поглядит, что ты вольный людин с Нова города. Коя вещица ему в руки попала — так оно уж навечно.

— Так ведь ты-то не вещь, — возразил Константин. — Вон какая… боярышня.

— Я?! — И цвет глаз у незнакомки стал чуть ли не черным. Она сердито хмыкнула и отвернулась.

— Ты не серчай, если я чего не так сказанул, — виновато покаялся Константин. — Уж прости дурака. Не хотел ведь обидеть. Известное дело, народ мы простой, торговый, спросим чего-нибудь, дак опосля самих стыдоба берет — хучь стой, хучь падай, — зачастил он, поспешно напяливая на себя маску эдакого веселого и недалекого разбитного парня. — Знамо дело, купецкого сына сызмальства токмо и обучают, яко торг вести, а вот к вежеству мы не свычны.

— Не свое речешь, — скучно заметила боярышня. — Ведь не твоя то личина[124], так почто напялил?

«Ух ты, как точно она меня вычислила», — подивился в душе Константин, а вслух честно заявил:

— Ох и умна ты. И то правда — не моя.

— Молодец, что хоть честный ответ дал, — вновь повернулась к нему боярышня, и Константин с облегчением заметил, что почти черный, враждебный цвет ее глаз снова сменился ослепительной синевой.