Была надежда на гранатометы Миньки, но когда изобретатель сказал про четыре штуки, про максимальную дальность стрельбы в двести метров и про то, что каждый из них в тех условиях, в которых будет применяться, по сути, одноразовый, стало ясно — уповать на них как на спасительную панацею нельзя. Вот если бы их имелось чуточку побольше — иное дело, но изготовление требует немало времени.

Гранаты? На первый раз сработает, а дальше? Да и изготовить их не так уж и сложно — могут додуматься и сами, и что тогда? А тогда, говоря современным языком, начнется новый виток гонки вооружений, при котором стороны достигнут паритета, только на более высоком уровне, и в силу вновь вступит фактор количества живой силы. Следовательно, вывод прежний — запускать их только в самой критической ситуации, а пока пытаться во что бы то ни стало договориться пускай не о мире, но хотя бы об отсрочке.

Говорить о своих планах рязанский князь никому не стал — чего доброго, сочтут за сумасшедшего, но кое-что для встречи со своим ростовским тезкой он приготовил. Например, рукописи. Их пришлось позаимствовать у епископа Арсения. Поначалу тот не хотел ничего давать, но когда узнал, для чего они понадобились князю — пришлось обмолвиться, сделав пару намеков, что он собирается отправить в Ростов посольство с просьбой о мире, — расщедрился и не только вручил ему выбранные Константином «Восемь бесед на Екклесиаста» Григория Нисского, но и сочинение этого же автора «Толкование на Шестоднев».

Кроме того, Константин прихватил еще три: «О круге Зодиака» какого-то Иоанна Каматира — уж очень ему понравилось название, а также сборник бесед Иоанна Златоуста и единственную написанную не по-гречески, а на церковнославянском, которая называлась «О единении церковном и не токмо». Расчет был на то, что во время разговора со своим тезкой Константин обыграет название и, отталкиваясь от него, потянет ниточку далее, заведя речь о необходимости единения Руси.

Правда, епископ дал их не просто так, но взамен на обещание Константина через полтора месяца все-таки выплатить положенную церкви десятину, которую князь и без того изрядно задержал. Деваться было некуда, и, хотя он понятия не имел, откуда взять серебро, пришлось соглашаться.

Кстати, даже когда их лошади рухнули в ледяную воду, Константин замешкался в санях не просто так, но кинувшись к мешку с книгами, который он первым делом выбросил на лед. И ведь не зря. Позднее, уже перед дорогой обратно, они ему здорово пригодились. Грамотеев в Великом Новгороде хватало, поэтому, посчитав, что ростовчанин (так рязанский князь про себя называл старшего из Всеволодовичей) вполне обойдется и четырьмя, он продал одну из них на торгу. Дали за нее весьма приличную сумму в двадцать гривен, из коих добрая половина сразу же ушла на покупку продуктов и новой лошади — прежняя выдохлась окончательно.