Он осторожно потянул железяку из рук Точилы. Так-так. Если ею сзади по голове, то… Вообще-то очень подходящая по форме. А это что? Он вышел из подклети и стал внимательно разглядывать длинные светло-русые волоски на кусочке кожи, прилипшей к одному из острых краев. Сомнения в том, что перед ним орудие убийства дежурившего ночью у церкви дружинника, окончательно отпали.

«А я б ни на что не поглядела да самолично их. И рука бы не дрогнула…» — припомнились ему слова кузнечихи. Слова и тон, каким они были произнесены. Сожалела Пудовка. Ох как сожалела, что не может отомстить за гибель мужа. Ночь же была длинная, вот она и надумала, перейдя от слов к делу.

«Хотя нет, — поправил он себя, припомнив еще кое-что. — Надумала кузнечиха гораздо раньше — еще вечером. Недаром она столь многозначительно пообещала ему сама управиться: «И такой огнь учиню — до небес, чтоб непременно в ирий мой Точила вознесся».

Правда, кое-что осталось непонятным. Например, поджог шатра. Для чего? Она же прекрасно знала, что Константина там нет. Маленькая месть князю, отказавшемуся от возмездия? Непохоже. И зачем кузнечиха вытащила из его кармана платок? Это уж и вовсе ни в какие ворота. Чтобы бросить его на месте преступления, тем самым отведя от себя подозрения? Глупо. Да и не бросила она его — вернула. Передумала?

Наконец, сама железяка. Что может быть проще — избавиться от нее? Ну ладно, жалко стало, в хозяйстве сгодится, но тогда хоть отмыла бы. А в руки Точиле зачем вложила? Ведь, когда мужа возложат на костер, ее может увидеть кто угодно. Увидеть и сделать выводы. Идти на такой риск лишь для того, чтобы покойник твердо знал — он уходит в ирий отомщенным, — как-то неразумно.

Впрочем, вечер длинный — успеется выяснить.

— Пойдем, — миролюбиво предложил он ей.

— Куда? — потерянно спросила она.

— В избу, куда ж еще, — вздохнул Константин. — Поговорить надо.

Усевшись за стол, он не стал рассусоливать и ходить вокруг да около, спросив напрямую:

— Значит, это ты подпалила церковь?

Пудовка изумленно уставилась на него, но вместо ответа лишь передернула плечами. Мол, понимай как знаешь.

Ну да, отнекиваться стыдно, а сознаваться неохота. Ох какая же дура! Убить эту дуру мало. Но злость почему-то не приходила. На душе была только жалость, и он мягко произнес:

— Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Теперь…

Вторично повторив все то, что он уже говорил воеводе, Константин, закончив расписывать последствия, в заключение заметил:

— Хорошо хоть, что мне удалось так быстро отыскать виновника.

— Стало быть, теперь войны не будет? — тихо спросила она.