Поглядел на воодушевленно возившегося с готовкой Нежило. Спросил слугу:

— А как ты попал к господину Герингу в роту?

— Через пана Жидяна и его баницию — тут же с готовностью отозвался мальчишка.

— Что-что? Поясни-ка, а то я тебя не понял. Особенно про бан… Как там?

— Пробачьте, пан, я людина неосвидчена, тому щось — то не так казати можу, бо в судейских делах тильки вони сами щось розибрати можуть. Пан Жидян, у которого я служив, тоди в Луцькому старостви…Ой, пробачьте, це було уже при пане Чарторийському, тоди вже Волыньске воеводство стало! Пробачьте, пане, бо попутав!

— Давай, дальше рассказывай, но не путайся! — строго велел Паштет. Тараторенье мальчугана понималось с такими же хлопотами, как и разговоры лагерного русского люда, понимал Паштет далеко не все. Вообще ему были пофигу такие детали, переименовали уже тогда дурацкое воеводство или нет, но он подумал, что надо как-то строго себя показать. Может, даже этому Нежилу по шее дать, но до того было не дотянуться. Да и, собственно, за что? Нет, он что-то быстро таким господином себя вообразил, что карает за искажение титулов других господ! Ему до тех поляков никакого дела нет и вообще говоря — шляхту Павел не уважал. Самое бестолковое европейское дворянство — гонористое, суетное, но глупое беспробудно. И, чтобы скрыть смущение, Паштет скомандовал:

— Рассказывай давай!

— Так, паночку милостивый, тогдашний мой господин пан Жидян был из Кременецкого повета, та мав там невеликий маеток — село Берези. Але найшовся там добрый сусид, якому маеток пана Жидяна бильше подобався, та виришив вин цим маетком сам володити.

Паша кивнул, продираясь сквозь чуждую речь. Было понятно, что добрый сосед собрав друзей да родичей, с утра в полной броне конно и оружно атаковал село. Пану Жидяну, батюшке героя рассказа дали по седой голове чеканом, парубков его порубили, дом шляхетский заняли, а маеток стал вже того сусида, пана Остои-Корецкого.

Сказал это слуга со всевозможным почтением, видать неведомый Корецкий был в авторитете. Молодой пан Жидян оказался тошда в отлучке, а когда вернулся, то в село его не пустили, выдав трехколесную телегу, где под рваной дерюгой лежало два убитых слуги, да батька с проломленной головой, сына уже не узнающий и явно отходящий в лучший мир, осталось молодому шляхтичу только то, что на пане Жидяне было одето та в кишенях звенело. Звенело в кошельках убого и печально, медь да серебра немножко. Ну, батько ого в тут же помер, бо вдарили його важко, да и старий вин тоди був. Остался пан Жидян наодинци зо свитом, без грошей та маетку.