Очнулся, как из-под воды вынырнул. Темно уже. Получается — вырубился, уснув сном младенца. Подумал, что надо перезарядиться — и опять захрапел, только уже не сидя. прислонившись к колесу телеги, а сполз на подсохшую землю и свернулся калачиком.

Сон был чугунный, тяжелый и если и облегчил жизнь, то не намного. Продрал глаза, когда чуть светало. Поднял голову — понял, что подушкой был сапог не то мертвеца, не то тяжелораненного, лежавшего тихо и недвижно. Потер отдавленную щеку. Тупым взглядом окинул ближайшую местность… Увидел Нежило, тот сопел, привалившись к хозяину, маленький и тощий, словно бездомный котенок.

С трудом поднялся на ноги. Пуля изо рта куда-то делась, попросил другую у стоящего рядом таким же мрачным изваянием караульного стрельца. Тот покосился дико, но пулю вышкреб из сумки своей грязными заскорузлыми пальцами.

Ожидая, что свинцовый шарик будет кататься по обсохшему рту с деревянным стуком, пихнул серый кругляш в пасть. но почему-то полегчало вроде… Холодит хоть… Но пить хотелось так, что в мозгу извилины клубком свернулись.

Лагерь еще дрых. Мертвые и живые валялись вперемешку, только хриплый храп отличал тех, чья душа еще держалась за тело. Караульные стояли и бдили, но не браво, как в первый день, а измотанно привалясь ослабевшими телами к каким — либо подпоркам. Странно, татар было не слышно. Привычный рев труб и барабанов стих. Последнее время даже и привык уже.

— А татарове что, ушли? — без особой надежды на чудо спросил у часового.

Тот что-то проворчал. Паштет не понял. Переспросил. Часовой криво усмехнулся и посунувшись к левому уху еще раз сказал, на этот раз понятно, что — нет, стоят, осаду держат. До туго соображающего попаданца наконец доперло — оглох он на правое ухо, причем странно — там какой-то шум и писк, отчего звуки голосов как-то странно мнутся и слипаются. Наверное это от пушки — Паша от нее стоял слева и тяжелая волна грома била именно в многострадальное правое ухо, хоть рот и открыт был, как положено при канонаде. Новое дело.

Со стоном облегчения сел на землю. Очень хотелось лечь и старая рекомендация Уинстона Черчилля — не стоять — когда можно сидеть и не сидеть — когда можно лежать — сейчас была как никогда понятна и одобряема. Но надо было зарядить патроны. Выбраться из этой заварухи Паштет уже и не надеялся, но все же барахтаться решил до последнего. Руки были как чужие, маленькие медные капсюля то и дело вываливались и норовили укатиться, но Паша им это не мог позволить, каждый был сейчас дороже здоровенного бриллианта, потому как обеспечивал еще немножко жизни.