В свежие апрельские сумерки закуталась станица. Слились в одну смутную, длинную полосу выбеленные стены хаток, черные крыши четко рисовались на розовом стекле догорающей зари. Под синей фатой надвигающейся ночи все знакомое, примелькавшееся взгляду, не нарядное, серенькое, даже убогое, вдруг спрятало привычные черты, стало новым, диковинным и странно-красивым. Загадочна и прекрасна синева вечернего неба. Мигают звезды. Совсем незнакомые люди запрудили шумными группами перекресток… Так хорошо в беспорядочном движении и тесноте толкаться, намерено жать и цеплять друг друга… Снова резко заболела голова…

Шолохов пробуждался. Присматривался, заглядывал в лица. Боже, так близко, удивительно, так странно и весело… Быстрый, задорным блеском блеснувший взгляд, скользит навстречу, скрестится, спросит… улыбнется дразнящим намеком, и нет его, исчез. Вслед за мгновенным шелестом и запахом платья понеслось сладкое любопытство, но уже далеко она, проворная легкая фигура! Шолохов вспомнил стихи Верлена: «Я помню этот сон, волнующий и странный, в котором я люблю и, кажется, любим».

«Какое чудесное видение, – подумал Шолохов, – совсем как когда-то». Снова накатил сон, Шолохов погружался в дремоту…

Голову отпустило. Крюков озабоченно тер вспотевший лоб. Кто-то подошел, ласково коснулся плеча, нежным шепотом спросил:

– Федор, ты?

Теплое прикосновение пьяным вином прошло по телу.

– Анастасия! Вот давно кого не видал!

– Давно, – она поправила платок, снизу вверх поглядела на него блестящим взглядом суженных, как будто немного грустных глаз.

Он взял ее за руки.

– Сошлись, поговорить не о чем?

– Ну как не о чем?

А ведь правда: нечего сказать. Как это другие умеют быть находчивыми, свободно, остроумно шутить, весело балагурить, безбоязненно обнимать?

– Ну, как поживаешь, Настя? Она улыбнулась коротко.

– Как бондарский конь под обручами! – Вздохнула и прибавила. – Видишь, живу…

Анастасию выдали замуж за атаманца Кузнецова насильно. Оставшись жалмеркой, познакомилась она с Крюковым… Почти десять лет уж минуло, а вот все тянулось, сладкой болью скребло где-то внутри прежнее чувство. Он вдруг вспомнил ее горькие слова: «Тут за мной сто глаз! Знаешь, свекор у меня какой? Узнает – беда. Вернется муж – придется ответ держать». Все обошлось, вскоре Кузнецов пришел из майских лагерей, и когда родился Мишутка, подозрений у бравого атаманца не возникло. Крюков жил уже в Петербурге, в станицу он не возвращался. Треклятая политика! Нужна ли она ему? О сыне Федор не знал, ну а если б знал? Изменилось бы что-нибудь в его жизни?..