Марко вдохнул. И воздух еле-еле вплыл в приоткрытые губы, словно раздумывая: спускаться ли ему в лёгкие. Марко сделал усилие и напитанный миллионами огоньков воздушный поток влился в грудь. Мать-лиса приблизилась к нему вплотную, опаляя дыханием марково лицо...

Её груди были тяжёлыми-тяжёлыми, господи, до чего тяжеленные, как каменные ядра, что огромные машины Иоханнеса метали через стены осаждённых городов. Она положила пылающие пальцы на его руки, приободряя и понукая его. Не вырваться. Мне не вырваться. Её кожа, светящаяся в сполохах желтого огня, побежала мурашками, словно бы огоньки вырывались сквозь неё наружу, на волю, оставляя после себя крохотные, почти невидимые шершавые кратеры. Марко чуть отстранился и посмотрел на неё.

Персефона. Богиня плодородия и смерти. Одновременно плодородия и смерти. Подумал Марко. Щедрое тело. Пугающий взгляд. Обещание любви. Обещание смерти. Он стоял голым. Совершенно голым. Языки звёздного пламени лизали кожу. От матери-лисы исходил жар. Кажется волосы на груди у меня сейчас обгорят. Подумал Марко. Она стояла голая. Совершенно голая. У меня никогда не было женщины. Я никогда не видел зрелую женщину. Подумал Марко. Океан плоти. Бескрайние моря плоти. Горы, леса, материки плоти. Бёдра так широки, что вместят в себя всю Сушу. Как степь. Они как Великая Степь.

Он отпустил руки и посмотрел на её грудь. Господи. Они огромные. До чего огромные. Потемневшие соски словно смотрели на него в ответ.

Маленькая лисья рука обожгла затылок, прижимая его голову, бархатная пуговка залетела в рот, настойчиво раздвигая пересохшие губы, чуть сожму их и умру, чуть сожму их и её пронзит боль, чуть сожму их - она кричит, это не боль, она выдыхает, она пылает, она горит, чуть сожму их, она что-то шепчет. Мой мальчик. Иди ко мне. Мой мальчик. Оранжевые глаза вливаются в аквамариновые, её рот, совершенно человеческий рот, горячий и жадный, пьёт его, её язык, длинный и умелый язык лисы, язык колдуньи глотком обжигающего крепкого вина втекает в рот, он пьёт его, пьёт это вино, зная, что волна дурмана змеёй совьётся в голове, сжав мозги как беспомощную жертву, но он хочет этого дурмана, он хочет, хочет, хочет, хочет, хочет. Её ягодицы как камни, нагретые солнцем, их невозможно сжать, лишь положить на них ладони, чтобы отдать тепло своего тела и взять их тепло взамен. Тяжеленные гладкие камни, с еле заметными крохотными шершавинками, толкающимися в ладонь, невозможно отнять рук, я хотел бы быть змеем, многометровым удавом, который смог бы обернуть эту плоть всю, я хотел бы стать одной огромной ладонью, чтобы взять её разом, сжать её разом, всю разом.