Так и текла беседа. Ни о чем, можно сказать. О главном — боярине Ставре и тайной встрече в часовне — не было произнесено ни слова. Сама боярыня старательно избегала этой темы, и стоило Олегу произнести имя Ставра, тут же ловко переводила разговор на другое. Видно было, что даже произносить имя боярина неприятно Софье.

— Да уж, черт с ним, со Ставром, — махнул рукой Олег Иваныч. — Злобен зело да хитер, аки змей.

Софья вздохнула, замолкла, задумалась о чем-то своем.

— Сказывают, жила когда-то одна девица, — подняв глаза, тихо произнесла она, — и был у нее брат, коего захотела она извести. Наловила в лесу змей да сварила из них зелье, однако ж брат узнал про то…

— Что же ты не ешь ничего, господине? — закончив историю, улыбнулась Софья. — Иль не вкусно?

— Вкусно… — кивнул Олег Иваныч и подумал, что в прежние, петербургские, времена в подобных условиях обязательно ляпнул бы какую-нибудь пошлость типа «ты вкуснее» или что-нибудь подобное. Обязательно бы ляпнул, не удержался, а вот тут… Черт его знает, как и действовать.

— А знаешь, боярыня, есть у меня один знакомый, переписчик софийский, — отпив вина, интригующим шепотом произнес Олег Иваныч, — так он сказывал как-то гишторию о звере Китоврасе, был такой в давней Греции зверь, глумник ужасный… Рассказать?

— Расскажи, расскажи, о звере Китоврасе, — неожиданно засмеялась Софья. — Я прежде то слыхала, да позабыла все…

Пришлось Олегу напрягать память. Что там конкретно рассказывал Гришаня, он помнил плохо, потому обильно разбавлял содержимое «гиштории» анекдотами из цикла «муж уехал в командировку», стараясь, правда, чтобы получалось не очень пошло. Судя по смеху и раскрасневшимся щекам Софьи, получалось — как надо.

На Софийском дворе зазвонили к вечерне, поднимаясь ввысь, поплыл над Детинцем торжественный звон, в конце улицы Прусской вторили ему колокола церквей Михаила и Вознесенья, неподалеку, на Черницыной, зазвенела колокольня Власия.

— Ну, пора, — поднялся из-за стола Олег Иваныч. — А то засиделся что-то, хозяйку-красавицу россказнями всякими утомляя… Не гневайся, боярыня, ежели что не так!

— Что ты, господине! — Софья улыбнулась, подошла ближе. — Знаешь, — произнесла она, прислушиваясь к колокольному звону. — Мне давно уже не было так хорошо, как сегодня. Правда, правда! Об одном только жалею — что ты не приходил раньше.

— Как можно…

— Можно! — Софья, шутя, закрыла Олегу рот рукою. — Можно… Приходи, когда захочешь. Так тоскливо сидеть здесь зимними вечерами. Одна… Одна-одинешенька. Ни детей, ни мужа. Одни слуги. Приходи, ладно? Что люди скажут? Да пес с ними, с людьми. Я свободная новгородская женщина, боярыня, и в моем праве делать все, что хочу. А я хочу тебя видеть. А… А ты?