Фёдору, может, и хорошо будет. А ей – точно плохо.

Надо, надо с этим что-то делать. Вот и поговорит она о том с Платошей.

* * *

Всю дорогу до дома боярыня Заболоцкая молчала. Уже потом Устинью к себе позвала. Не хотела, чтобы Аксинья и Дарёна слышали. Ни к чему им такое…

– Устя, что от тебя государыня хотела?

– Того же, матушка, что и боярин Раенский от батюшки. Приглядеться, примериться.

– Ох, Устенька.

И такой потерянный вид был у боярыни.

– Маменька, ты ведь не хочешь, чтобы я во дворец шла? Замуж за царевича выходила. Верно?

Боярыня только вздохнула:

– Не хочу, Устенька. Не при батюшке твоем будь сказано, не хочу.

– Почему, маменька?

– Не первый это отбор на моей памяти. Помню я, как невесту для царевича Бориса выбирали.

– Маменька, так давно уж было…

– Давно, да не забылось. Я тогда уж и замужем была, и непраздна, а вот сестра моя младшая на отбор пошла. Правда, не ее выбрали, ее подругу.

Боярыня замолчала. Смотрела в стену, а видела там не роспись с цветами и птицами, а что-то горькое, тоскливое…

– Маменька? – осторожно подтолкнула Устя.

– Яд царевичевой избраннице подсыпали. Чудо спасло… сестра моя младшая там оказалась. Да яд ненароком и отведала. Спасти не успели, – глухо вымолвила боярыня. – Дружили они, вот и угостились девушки фруктами заморскими, диковинными. Сестричка первая съела – и упала…

– Матушка! – Устя плюнула на все да и обняла боярыню покрепче, прижимаясь к матери, прогоняя своим теплом стылый призрак былой горести. Разгоняя тоску, отводя боль. – Не бойся за меня. Не хочу я невестой царевичевой быть, все сделаю, чтобы не случиться тому.

– Страшно мне за тебя, Устенька. Очень страшно.