– Я перед царицей извинюсь. Лично. Скажу, что младшая моя дочь ликом дурна и нравом глупа. Пойдем, Устя, отведу я тебя в светелку. Не дойдешь ты сама. А ты, Ксюха, иди кур покорми.

– МАМА!!! – взвыла раненой волчицей Аксинья.

Но Евдокия Фёдоровна уже не обращала на нее внимания.

В дверях появилась Дарёна, кинулась к Усте, подхватила с другой стороны, заворковала, захлопотала, сунула девочке своей ковшик в руки… Устя пару глотков едва сделала.

Ноги подкашивались.

Дошла до светелки кое-как, упала на лавку – и словно черным покрывалом ее накрыло.

Ни думать, ни решать… ничего ей сейчас не надобно. Вот только лежать – и дышать. Всю ее эта ночь высосала. Не успела силы восполнить, наново их тратить пришлось. Вот и упала.

И не чуяла, когда с нее одежду снимали, когда одеялом пуховым укрывали. Вытянулась ровнее, руки под голову подсунула.

– Спит…

Боярыня переглянулась с нянькой – и обе вышли на цыпочках.

Пусть спит чадушко. Заслужила, умничка, красавица…

* * *

Во дворе боярин гостей провожал.

До ворот дошел, поклонился, гости в ответ поклонились, верхом сели да поехали. Тоже уважение проявили.

А как ворота закрыли, боярин к жене повернулся:

– Что Устинья?

– Спит. Упала без сил, Дарёну я с ней оставила, а сама с тобой поговорить хочу, Алешенька.

– О чем, Дуняша?

– Беда у нас может быть, Алешенька. Большая беда.

Боярин тут же серьезным стал. Его жена такими словами зря кидаться не станет. Только когда и правда – край пришел.