– Что случилось, Дуняша?

– Я к Устинье пошла, как царевич вышел. О чем он сказал, боярин?

– Тебя к царице пригласят. Так ты дочек с собой возьми. Пусть в палатах побывают. Царевич Устинье обещал.

– Он ей в любви признался, Алеша. А Устя, умничка наша, сказала, что ничего ей не надобно, только бы Фёдора узнать получше. Долг ее родителям повиноваться да жить ей не с долгом придется, с человеком.

– Умна у нас дочка.

– Ей, Алешенька, весь ум и достался, что на двоих отмерен был. Знаешь, что Ксюха ей сегодня высказала? Мол, Устя только о себе думает! Могла бы и сестру в палаты взять. Подслушивала она, да всего не поняла. А как Устя ей ответила, что вместе они поедут, так Аксинья с цепи сорвалась и поносные речи на государя нашего говорила.

– Ты в уме ли, Дуняша?

– Я в уме. А вот Аксинью я в палаты не возьму. Злоба ее точит, зависть к сестре. Ляпнет что – вреда не оберемся.

– Я из нее дурь-то повыбью! – встопорщил короткую бороду боярин. Длинная у него отрастала, да получалась навроде козлиной. Приходилось стричь ее так, чтобы шею до середины закрывала. Тогда она и вид имела.

– Повыбей, муженек. Каша березовая ей только в пользу пойдет. А только и брать я ее пока побаиваюсь. Дури в ней много… ляпнет чего – и стыда не оберемся, и горя.

– Справимся, Дуняша. А с Устей ты тоже поговори. Когда удастся ее брак с царевичем, то честью великой для нашего рода будет.

Боярыня кивнула:

– Поговорю. Позднее. Как она в себя придет, так и поговорю.

Боярин кивнул – и отправился на задний двор.

Аксинья, говорите?

* * *

Когда позади осталось не то три, не то четыре улицы, Фёдор придержал коня. Подозвал к себе Истермана:

– Руди, тебе сегодня повезло.

– Знаю, Теодор.

– Никогда так впредь не делай.