– Подарок у меня для тебя есть, Устинья Алексеевна. Прими, не побрезгуй.

Устя на мать посмотрела:

– Когда матушка дозволит.

– Д-дозвол-лю, – проикалась матушка. – К-когда нет в том урона чести девичьей.

– Да какой тут урон. – Обе змеи подарком точно заинтересовались. Гадины! – При матушке родимой, с царского дозволения…

Фёдор к двери повернулся – и Истерман вошел.

Только вот Устя как раз от него взгляд отвела. И обнаружила неожиданное.

Марина на Истермана смотрела… нет, не как на мужчину. Она не видит в нем мужчину, она не видит в нем орудие, она с ним не играет, не кокетничает, не подчиняет, не управляет.

Почему? Какие между ними отношения?

А вот царица Любава – напротив. Смотрит с улыбкой, ласковой такой… теплее она только на Фёдора смотрит.

Неуж…

Хотя чему удивляться, в тереме и не таких шепотков наслушаешься, была сплетня, что царица Любава светловолосым иноземцем увлекалась теснее, чем стоило бы.

Не поймали ее, понятно, да чего странного?

Царица молода была, Руди по юным годам очарователен, а вот царю к тому времени уж пятьдесят лет исполнилось, грузен, неповоротлив, куда ему до молодого мужчины?

Могло и такое быть. А уж после смерти царской всяко могло.

А что у него в руках?

Какой-то короб, тканью накрытый…

– По приказу царевича нашел для самой прекрасной боярышни Россы. Прими, боярышня, не побрезгуй…

Ткань в сторону отдернули, а на стол поставили… клетку.

Роскошную, вызолоченную. И в ней желтая канарейка.