– И то… не подумал я, боярышня. Соколица с руки есть-пить не станет, в клетке не выживет. Ей небо надобно.

– И сокол рядом.

Только ты не сокол. Ты… ты – блоха в перьях!

Вслух Устя этого не сказала. Так что Руди подхватил клетку, удачно подхватил под локоть боярыню Евдокию, а государыня Любава и сама встала. Надо же посмотреть, как птичку выпускать будут.

А вот царица Марина и шагу не ступила. К чему ей?

– Одних вас оставлять ненадобно, Феденька, то урон девичьей чести будет.

Фёдор кулаки сжал, а ответить не успел.

Неудачно так получилось…

Столик, на который Руди свою клетку ставил, был накрыт для чаепития. А он-то чашки подвинул. Вот одна из них балансировала на краю, а потом и свалилась. Прямо на роскошный царицын белый летник. Чай выплеснулся, на белом коричневое пятно – грязное, размытое. Чашка только звякнула.

– Б…!!! – поносно выругалась царица.

Устя смотрела на ее лицо – и страшно становилось.

Такие у нее глаза были.

Жива-матушка, это ж просто летник! Тряпка расшитая! Таких десяток смени – не заметишь! Ты царица, не первый он у тебя, не последний! А она так смотрит… словно убила бы!

За глупость!

За случайность.

А ведь раньше Устя ее такой не видела.

Марина с ней и не разговаривала, правду сказать. Так, могла пару фаз бросить, до слез довести мимоходом и дальше пойти. А сейчас Устя не удержалась.

Знала, что смерть рядом стоит, и не смолчала. Слишком уж ей больно было – ТОГДА.

– Как платье-то жалко, государыня. Это не отчистишь, сливки в чай наливали свежие, это только перешивать придется. Уж больно некрасиво выглядит, как засохшая кровь.

А оно и правда так выглядело.