Михайла только руками развел:

– Уж прости, боярин, я человек подневольный. Приказал царевич за подворьем приглядывать, я и ходил тут, поодаль.

– Приглядывать? Зачем?

– Так боярышня Устинья люба ему. Вот и знать желает… нет, боярин, не о том. Царевич знает, что она в строгости росла, что дурного не будет. Так ведь и другое надобно. Что ей любо, куда она ходит, какой подарок подарить… сложно с ними, с бабами-то. Не угодишь никак.

Боярин смягчился.

Дело молодое, то понятно. Аж молодость вспомнил. У них-то с Дуняшей не так было, а вот отец, было дело, рассказывал, как за матерью ухлестывал. Часами у подворья сидел, чтобы увидеться… красивая была, неприступная. А ромашки ей нравились. Обычные, полевые…

Царевичу не к лицу под чужими заборами околачиваться, а вот доверенного кого послать можно.

– И то верно. Мало подарок подарить, надобно знать, что к душе придется.

Михайла кивнул:

– Вот и гулял я. Уж прости, боярин, давно я ту дыру приметил… ну и проходил иногда мимо.

Боярин хмыкнул, но уточнять не стал. И так понятно, мог парень и с кем из холопок сойтись, дело молодое. И про Устинью узнать чего, и так оно… полезно.

У двери поскреблись.

– Батюшка, дозволишь?

Аксинья и Дарёна. Воду принесли, короб с лекарствами, тряпицы – проходите, коли так. Боярыне вроде как и не по чину, а вот кому из боярышень – в самый раз. И внимание оказано, и в меру.

– Проходите, помогайте, – отмахнулся боярин. И к Михайле повернулся. – А дальше что?

– А дальше гляжу – идут эти двое, у дыры остановились, и один у второго трут спрашивает. Понятно же, не для хорошего дела. Я за ними в дыру да и напал.

– Ох…

Боярин на Аксинью посмотрел зло, потом рукой махнул. Баба же!

– Ты, Ксюха, не отвлекайся. Таз держи. Дарёна, что там с раной?

– Нестрашно. Мышцы рассекло, болеть будет, шить надобно. Крови парень потерял много. – Дарёна и не такого насмотрелась, в ранах тоже понимала. – А жить будет. Шрам вот останется…