Так-то и плохо, и беда, но дочки ведь живы? Вот и ладно. И выгода быть может великая, с царской семьей, считай, породниться.

Дверь стукнула, боярин Репьев вошел.

– Государь, сыскал я татя. Велишь слово молвить?

– Говори.

– Боярышня Мышкина это. Вивея Фоминична.

Борис едва не застонал. Тоже та еще боль зубная, Фома Мышкин. Крысьев он, не Мышкин! Зараза такая, везде лезущая…

– Что ей надобно было?

– Она боярышню Устинью отравить хотела. Так-то решила, что, когда главной соперницы не будет, обязательно на нее царевич посмотрит. Похожи они ведь.

– Похожи. А другие боярышни как пострадали?

– Боярышня Устинья береглась, ей яд подсыпать не получалось, а на что другое у боярышни Мышкиной ума и сил не хватало. Вот и решила дурища в общее блюдо яд высыпать. А там уж… кому сколько достанется – авось и повезет. Даже когда отравление случилось бы, боярышню Устинью с отбора удалят. А она останется.

– Чем эта дура думала? – Борис скорее для себя спрашивал, да боярин Репьев ответил:

– Да чем она думать могла, государь? Дурища ж. Семнадцати еще нет, а пакостность есть. Вот и лезет из нее это, как тесто из квашни. У дядьки моего дочь такая же… дура злобная, пакость сделает и сама потом больше всех мается. Ни украсть, ни на стреме постоять.

Оставалось только вздохнуть.

Просто злобная дура.

Которая по чистой случайности убийцей не стала. А и стала бы… как она потом жила бы с этим? Да отлично! Она же дура! Она бы просто не поняла, что натворила, куда ей?

Чтобы своей виной мучиться, ее осознать надобно. А для того ум и душу иметь хорошо бы. А не только злобу бешеную.

– Где она сейчас, боярин?

– В приказе Разбойном сидит. Ты не думай, государь, я ей хорошую темницу подобрал, сухую. Почти. И крыс там нет… наверное.

Переглядывались бояре очень злорадно.

Борис подумал – и тоже усмехнулся.