Как так – ее нет?

Тогда и Михайлы тоже нет. И смысла нет. И жизни. И… и мира этого тоже нет! И не жалко его – к чему он без Устиньи?

На все плевать.

Устя, Устенька, только живи, пожалуйста… а тварь эту, которая ядом балуется, Михайла сам убьет, ежели Фёдор не поспеет…

Убьет.

* * *

Боярин Репьев рассуждал так.

Ежели кто из боярышень причастен, напугать их надобно. Пытать нельзя, понятное дело, но ведь пугать – можно?

Нужно!

Выбираем мужика пострашнее, одеваем внушительно, и пусть пугалом поработает, посмотрит грозно, порычит страшно, авось душегубка себя и выдаст!

А там уж и хватать, и тащить можно.

Боярин Репьев у лекаря расспросил, что искать надобно, Адам Козельский ему и объяснил, что свежей красавки зимой-то не сыщешь. Ежели сушеную – ее б в блюде мигом заметили. Трава же, ею заливное обычно не посыпают, другое дело – зелень свежая, но ведь и той не было. Да и посыпать траву ту незаметно не удастся.

Значит, речь о настойке.

Ее и сделать несложно, и подлить тоже, только вот склянка оставаться должна. Нет ее в горнице, где обед был?

Горницу боярин обыскал сам, чуть ли не по полу прополз.

Не было склянки.

И то, когда ее прятать-то? И куда?

Получается, яд уже на столе добавили, значит, при злодейке склянка остаться должна. Конечно, могла она ее и по дороге выкинуть, и потом…

Боярин лично стражу спустился расспросить. Но – ничего не выкидывали. Разве что одна из боярышень выглядывала, рыжая такая…

Рыжих было три штуки. Устинья, Аксинья и Вивея. Две Заболоцких и Мышкина. Только вот Устинья… ей смысла нет никого травить. Судя по Фёдору, ее и так под венец поведут. Хоть завтра бы повели.