– В уме ли ты, братец, боярышню сюда привести? А как заразное оно? Бегом! Отведи ее в покои да прикажи боярыню Пронскую позвать.

Борис недаром царем был, Фёдор мигом дернулся, Устю под локоть схватил – и чуть ли не волоком потащил из светелки. Устя шла послушно, видела, Борис понял ее. Марфа спит покамест, успеют они еще поговорить.

А Фёдора она из светелки своей выставила решительно:

– Уж прости, царевич, а только мне и правда одежду бы переменить, полежать после жути такой лютой…

Фёдор не возражал.

Ему после вида больших мясисто-красных язв на девичьем лице… на том, что некогда было красивой девушкой, напиться хотелось. И отказывать он себе не собирался.

Это ему страдания людские нравятся, но не вид чужих уродств.

Напиться надобно… сейчас Михайлу кликнет… и где этот прохвост? Вот ведь, как надобно, так и нет их нигде! Тьфу!

* * *

Устинье в любви признавались. А Аксинья сама готова на все была. А только и взгляд мимо, и глаза зеленые холоднее стекла бутылочного, и гримаса на губах…

Не любят ее. Вот и вся правда. Но…

– Мишенька…

Сложенные в умоляющем жесте руки, беспомощный взгляд. Почти стон. Имя изморосью на губах замирает.

– Неужто так не люба я тебе? Устю любишь?

Михайла лицо руками потер, поглядел виновато, а у Аксиньи сердце оборвалось. Она уж и без слов поняла, только верить не хотелось ей.

– Любовь, Аксинья, не выбирает, когда прийти. И к кому – тоже не выберешь.

– Устинья и ты… а она тебя любит?!

Михайла поморщился досадливо.

Вот ведь еще… когда она могла их слышать? И так понятно, вчера… неосторожен он был! Дурак! Нет бы промолчать, вздумалось ему позлорадствовать. Даже не так… после Фёдора он Усте мог и спасением показаться.

Попробовал.