– Жалость какая. Ничего, Федя, недолго терпеть осталось, скоро уж…

– Каждый день мне без тебя вечность!

– Как же без меня? Рядом я…

– Мало! Обнимать тебя хочу, целовать, своей назвать!

Устя молчала.

А что тут скажешь?

Да никогда больше!

Никогда, ни за что! Только не второй раз… Ненавижу, и ненависть эта дает силы!

Силы жить, держаться, в лучшее верить… не для себя, так для других, для себя Устя на многое не рассчитывала. После того, что она сделать хочет, ее отец проклянет, и семья отвернется, и убить могут. Но – пусть.

Она уже умирала, ТАМ – не страшно. Она будет знать, что у родных и любимых все хорошо, она уйдет с легким сердцем. Надо ради ее цели солгать? Солжет!

– Потерпи, Феденька, недолго ждать осталось.

И совесть ее мучить не будет.

Кто знает, до чего бы договорились Фёдор и Устинья, но прервал их разговор дикий, истошный женский крик. Устинья и думать не стала, взлетела с лавки, помчалась на помощь, Фёдор за ней кинулся опрометью, только коклюшки звякнули. Укоризненно.

Люди-люди, все-то вы спешите, летите… вам бы остановиться, узор рассмотреть, а вы несетесь… Э-эх.

* * *

Кто увидел бы сейчас боярышню Данилову, так и не признал бы.

Звериным воем на постели выло-исходило существо страшное, язвами с ног до головы покрытое.

Устя в дверь вбежала, ахнула, к ложу кинулась, помстилось ей: вот сейчас утечет сквозь пальцы ее песком речным еще одна жизнь, на этот раз не холопки, но боярышни.

А разве важно это?

Жизнь – любая бесценна.