– Нож взял, перед дверью встал, сказал, что сейчас на нож тот брошусь. – Борис ворот рубахи, шелком да золотом шитой, распустил, шрам на плече показал. Длинный, кривой. – Я и кровь уж пустил себе, я не остановился бы.

– Страх за тебя и приворот преодолел. Ненадолго, наверное?

– Ненадолго. Но матушкины покои отстоял я, никто туда не вошел.

– Ох, Боря… давай мы с прабабушкой сходим. Я могу и не понять, даже если почувствую, а спустя столько лет любой след хрупким станет. Пожалуйста, давай не рисковать.

Хотелось Борису пойти прямо сейчас и разобраться во всем сейчас – стерпел. Опять же…

Узнает он, что матушку отравили или еще как сглазили, – что сделает?

Хотя это вопрос глупый.

Что-что, да просто отправит Любаву в монастырь. Навечно.

И монастырь выберет такой, чтобы пожила подольше и помучилась побольше. Вон, скальный монастырь! В скале вырублен, не сбежишь, не выживешь долго. Прекрасное место!

– Думаешь, Любава отца приворожила?

– Не знаю, Боря. Про первую любовь много сказано, а ведь еще и последняя есть, самая сладкая и самая горькая. А про нее частенько забывают. Мог твой отец и сам полюбить, так тоже бывает. Молодая, красивая, обаятельная – что еще надобно?

– Много чего.

– Тебе. А отцу твоему?

Боря только вздохнул:

– Чужая душа – потемки.

– То-то и оно, Боря. Мог и сам полюбить, а могли и помочь, сейчас уж не угадаешь. Ох-х-х-х…

– Устя, что не так?

– Мне же теперь отец… совсем я о том не подумала. Аксинье он рад будет, а вот я…

– А ты в палатах останешься. Поговорю я с боярином.

– Я? В палатах?