Про Аксинью боярин и не подумал.

Вот такой уж он человек… рядом с партией, которую Устинья сделала, Аксинья снова побледнела, неинтересной стала. Чего ее?

Пусть что хочет, то и делает. Хотя царевич тоже хорошо, а царь все же лучше.

Устя его глазами проводила, вздохнула тихонько.

Сейчас-то она отца лучше понимала, в той, черной жизни ее он так же поступил. Не то чтобы рукой махнул, но дочки-то пристроены, и удачно. Одну за царевича замуж выдали, вторую за ближника царевичева, чем плохо?

Радоваться надобно!

Не радуются дочки?

Дуры потому что. Передумают еще не раз! Бабы же!

Сейчас Устинья его куда как лучше понимала, а все одно, не хватает отцу душевной тонкости, чего-то важного не хватает ему… что ж. Такой уродился, такой и пригодился. С таким и жить будем.

А вот как жить?

Теперь точно уверилась она, что Любава черным колдовством балуется. Теперь понимала, кто виноват в ее состоянии.

А только пока доказательств и нет.

Никаких.

Может Боря своей волей Любаву в монастырь отослать – и не может, опять же. Сейчас, как Устинье помнилось, не просто так Любава при дворе отиралась, не просто так ходила по коридорам. Она себе сторонников искала, врастала, укреплялась.

Кому брак выгодный устроит, о ком слово замолвит, кому дело решить поможет… вроде как и Борису она помогала для Феди, а вроде как и себе. И за нее не один десяток бояр встать готовы были, когда с Борисом несчастье случилось, Фёдора, считай, единогласно выкрикнули.

И патриарх из родни ее, и Раенский – паук хитрый.

А еще кто?

Кто за этим всем стоит, кто ими вертит, как пожелает, кто Черной книге хозяин?

Любава ли?

Или есть еще кто-то другой? Другой, Устиньей не найденный… надобно Добряну просить, пусть раскопают, что смогут, про ведьму, на Россу прибывшую да род Захарьиных со свету сжившую.