— Отношение к Антанте все же различное. А к России у некоторых — прежнее: враждебное, опасливое.

— Но крестьянин видит беженцев, однако, из западных областей, а не из восточных, пограничных с нами. Этот крестьянин — не только храбрый солдат, но и политик! Слышали, с какой ненавистью говорит о колонизаторах, зачем натравливают дашнаков, греков и сами войска ввели? А мы приехали — спрашивает, как еще поможем. Он понимает, что нас бояться ему не нужно. Вот за что перина!

— А дикие отряды? А землевладельцы и паши, для которых свои же крестьяне — враги, а король Константин и сэр Харингтон — гости дорогие? А компрадорская контрреволюция?

— Да, контрреволюция — это дрянь: не может политически — уничтожает физически. Голубь говорил о покушениях на Кемаля… Противников его и нам опасаться. И, понимаете, никакой пощады от них. Буржуазного деятеля Кемаля называют большевиком потому только, что наша помощь… А народ в общем понимает этого Гази. Мы едем именно к нему, поэтому перина и в Чоруме нам обеспечена… Хотите пари? Все-таки, понимаете ли… верится… В Ангоре на руках носить будут!..

— Ага, Михаил Васильевич! Велик аллах, аллах экбар! Правильно критикует вас Москва!

Засмеялись, пустили коней вскачь… Селения белели, где и в древности — на месте византийских и римских: в долинах рек, возле пашен и источников. На горах же стояли одинокие сторожевые башни. Дорога, как ни стремилась к пологости, обманывая зигзагами, взбиралась вновь наверх, преодолевая чорумские хребты. В Мерзифонской долине будто весна, а на высоте караван попал в предзимье. Здесь крутил ветер со снегом и дождем.

— Такое чичером у нас зовут! — кричал из фургона боец родом из-под Орла.

На гребне длинной горы в лицо с налета била, как дробью, тяжелая крупа. Но когда спустились, сразу наступило затишье, будто выключился гигантский вентилятор.

Кемик на привалах выдавал продукты, разогревал пищу. Стонал от досады; то примус засорился, а примусные иголки затерялись — весь фургон перерыл; то еще что-нибудь. А выручало его знание турецкого языка: легко говорил с турчанками в деревнях. Такие деликатные, отзывчивые, по-детски любопытные и немного пугливые… Он добродушно посмеивался.

В горной деревушке однажды принесли ему раскаленные мангалы. Переглядываясь, судили-рядили, правильно ли режет сыр. Одна из них, тихая и красивая, слила кувшин молока в ведро с кофе. Когда тронулся караван, Кемик, прощаясь, смотрел ей в глаза, в открытое, мило скуластое лицо. И она смотрела… Всю дорогу потом Кемик вспоминал ее взгляд. И черт его знает почему, чувствовал себя счастливым.