— Ты больше не будешь меня бить, или я дам сдачи. Может, ты и сильнее, но я могу за себя постоять. Если выгонишь меня из дома, я сяду в автобус и уеду в Гэллап. Больше никакого ремня или кулаков.

Я ожидал, что он попытается меня ударить, и не собирался этого позволять. Но отец не занес руку для удара. У него на лице появилось такое же выражение, как в тот раз, когда я лежал в ванне, полной соли и крови, после выстрела мистера Яззы. Я вспомнил его слова о том, что я готов на все, чтобы чувствовать себя мужчиной, и он мной гордится.

Конечно, он все равно мог сбить меня на землю, как поступал с множеством своих соперников, но не сделал этого. Отец опустил руку с ремнем и поглядел на меня.

Что-то промелькнуло в его глазах. Взгляд был отсутствующий, как будто мыслями он находился в совсем другом месте. Может, вспоминал, как впервые взбунтовался против собственного отца, который много лет избивал его до обморока мокрой веревкой. Может, он давно ждал чего-то подобного с моей стороны.

Минуту отец стоял, опустив голову, а потом посмотрел мне в глаза и ткнул пальцем в грудь.

— Я с тобой не закончил. Я нашел тебе работу: будешь наливать бензин, менять шины и водить автоцистерну. Семьдесят часов в неделю. Там ты точно ничего не напортачишь.

— Я не виноват, что заснул! Ты заставляешь меня работать по двенадцать часов в день, и это после доставки газет. Я постоянно валюсь с ног.

— Однако у тебя хватает сил болтать про Форт-Дефайнс, не правда ли? Ты ничего не сделал, чтобы преуспеть здесь. Мой отец не умел читать и не мог написать ни единого слова. Мать заставляла меня работать в поле и не позволяла ходить в школу. Но я все равно выбился в люди. Если ты слишком тупой, или слепой, или глухой, чтобы хоть как-то учиться, это не моя проблема. Тебе и так все преподносится на блюдечке, в отличие от меня.

Я начал работать на заправке уже на следующий день, но отец еще несколько недель со мной не разговаривал. Когда мы сталкивались с ним дома, он тряс головой и морщился, словно от отвращения. Он не садился ужинать вместе с нами, и я как-то спросил Мону почему.

— Он не хочет общаться с тобой, — ответила она.

Однажды вечером я пришел домой в рубашке, брюках и белье, насквозь промокших от пота. Глаза от усталости пекло; от меня воняло бензином, а ногти были все черные. Колени ломило, потому что рано утром я ходил на пробежку, потом развозил газеты, а потом работал двенадцать часов подряд.

Отец сидел в гостиной в боксерских трусах и смотрел телевизор.

— Поди сюда, — окликнул меня он. — Я хочу с тобой поговорить.