— Нет, Дэвид, ты белый!

Я отвернулся. Голова у меня закружилась.

— Форт-Дефайнс — не твой дом. И Гэллап тоже. Я никогда не понимал, зачем ты так сюда рвался в старшей школе.

Вы не чероки.

— Ты боишься своего отца и боишься самого себя. Посмотри в лицо своему страху!

Я уставился на сорняки, росшие вдоль забора, не в силах отвечать.

Мистер Кониц наверняка говорит правду. Честность для него все. Он всегда был жесток с теми, кого ловил на лжи.

Но если я не чероки, то кто я такой? Если мой дом не в резервации, то где он? Я думал, что мистер Кониц любит меня, как собственного сына, и что я всегда буду частью его семьи.

Твой отец не чероки. Отец все время лгал, и мистер Кониц знал это. Все знали — кроме нас. Я вспомнил, как Гилберт принудил меня сказать, что я не индеец.

Он был прав. Я — лжец.

Меня затошнило.

Мистер Кониц поднялся со стула и протянул мне руку. Разговор был окончен.

Я взялся за его руку и встал на ноги, не глядя ему в глаза, чтобы он не видел моих слез. Опустив голову, я прошел через двор, миновал ворота и сел в машину.

Я медленно ехал назад в Гэллап, и голова у меня кружилась от неловкости и стыда.

Уже не в первый раз я узнавал, что отец лгал о своем прошлом. Точно такой же сказкой были и его военные подвиги. Даже цифры не сходились — он поступил в армию в мае 1945 года в восемнадцать лет, прошел обучение, а потом три месяца базировался в Новом Орлеане. К тому времени японцы уже капитулировали.

Но новость мистера Коница огорошила меня куда больше. В основном потому, что мне очень хотелось верить в эту ложь.

Миллионы отцовских историй про то, как мы, индейцы, натерпелись от белых, — полная чушь. Его утверждения, что мы — бледнолицые чероки, еще большая чушь. Попытки воспитать из меня «настоящего воина» — чушь, чушь и еще раз чушь!