«И пронесся он, этот огненный змей, из двора во двор, вдоль всего села в архангельскую ночь, и смутил он там всё, что было живо и молодо, и прошла о том весть по всему селу: со стыда рдели, говоря о том одна другой говорливые, и никли робкими глазами скромницы, никогда не чаявшие на себя такой напасти, как слет огненного змея»553.
«И пронесся он, этот огненный змей, из двора во двор, вдоль всего села в архангельскую ночь, и смутил он там всё, что было живо и молодо, и прошла о том весть по всему селу: со стыда рдели, говоря о том одна другой говорливые, и никли робкими глазами скромницы, никогда не чаявшие на себя такой напасти, как слет огненного змея»553.
Столь поэтически описанный огненный змей, в славянской мифологии обольститель наивных девиц и одиноких женщин[104]554, понадобился Лескову для усиления уже намеченного мотива огня. Огонь появляется в романе в самых неожиданных эпизодах: постоянно курит пахитоски Глафира; вспыхивает пожар в квартире Горданова; загорается бодростинская фабрика, и огонь перекидывается на дом Подозерова[105]. Кульминацией «огненного» мотива становится обряд «огничанья».
На следующий день после очистительной бани, ближе к вечеру, «главарь всей колдовской справы» Сухой Мартын повел мужиков к Алениному Верху – «тихо шагал, неся перед собой образ Архангела и читая ему молитву неканонического сложения».
Вообще-то главным святым во время обряда опахивания был Власий – христианский аналог языческого славянского «скотьего бога» Волоса (Велеса)555. Но Лескову Власий ни к чему, ему нужен Архистратиг Михаил, ангел-змееборец – он, по представлениям бодростинских мужиков, «огненную силу правит», поэтому именно в Михайлов день следует добывать «непорочный» огонь. Заклинание, которое поет во время «огничанья» народ: «Помоги, архангелы, ⁄ Помоги, святители: ⁄ Добыть огня чистого ⁄ С древа непорочного», – тоже, очевидно, сочинено Лесковым.
Для совершения ритуала «бабы поскидывали с себя в избах понявы, распустили по плечам косы, подмазали лица – кто тертым кирпичом, кто мелом, кто сажей, взяли в руки что кому вздумалось из печной утвари и стали таковы, что ни в сказке сказать, ни пером описать», после чего начали весьма убедительно пугать «коровью смерть»:
«Шабаш начинался: только что завывалы провыли свой первый сигнал, ворота задворка скрыпнули, и из-под его темных навесов, мотая головой и хлопая длинными ушами, выехал белый конь, покрытый широким белым веретьем, а на этом старом смирном коне сидела, как смерть худая, вдова Мавра с красными глазами без век, в длинном мертвецком саване и лыком подпоясанная. Не успел показаться круп ее белого коня, как из-за него, словно воробьи из гнезда, выпорхнули на разношерстных пахотных лошадках целым конным отрядом до полутора десятка баб, кто в полушубке навыворот, кто в зипуне наопашь, иные зашароварившись ногами в рукава, другие сидя на одном коне по двое, и у всякой в руке или звонкий цеп с дубиной, или тяжелые, трезубые навозные вилы»556.