Если «Некуда» – роман о русских нигилистах, то «На ножах» – попытка Лескова написать европейский роман, с опорой на Эжена Сю, Уильяма Теккерея и готическую литературу562.
Критика к новому роману автора «Некуда» отнеслась холодно563: «На ножах» не удостоился подробного разбора (только очередных убийственных пародий в «Искре»564) и занял прочное место среди антинигилистических произведений, в ряду которых обычно и перечислялся, изредка исполняя роль литературного фона «Бесов» Достоевского. Зато публике роман очень понравился – подписчики «Русского вестника» читали его «нарасхват и с азартом»565.
Незадолго до революции 1917 года Василий Розанов прописал этот роман Лескова юным душам как профилактическое средство: «Мальчикам и девочкам в правильных русских семьях следовало бы давать читать “На ножах”. Это превосходная “прививка оспы”. Натуральная оспа не вскочит и лицо не обезобразится, если прочтет роман в 16–17 лет, фазу возраста “как раз перед социализмом”»566.
«Запечатленный» и «Очарованный»
«Запечатленный» и «Очарованный»
Блуждая в поисках идеальных начал, которые могли бы противостоять разрухе, цинизму и «гилизму», наступающим на современный мир, Лесков неизменно, в какую бы сторону ни пошел, выходил к религиозному чувству, «глубокой и теплой… вере нашего простонародья»567. Добавим: не только простонародья, но и духовенства, и дворянства – укажем хотя бы генеральшу Синтянину, и разночинцев – вспомним капитана Рыжова в «Однодуме».
Если героев Достоевского мучают сомнения в существовании Бога, а героев Толстого, напротив, занимают последствия обретения веры и мистическая природа Церкви, то Лескову интересна христианская религиозность как явление – и в культурном, и в социальном, и в психологическом аспекте. Никто другой в русской литературе не обращался к теме духовенства так часто; лишь в лесковской прозе представлен весь священнический и монашеский чин.
Прямая, мудрая матушка Агния в «Некуда»; трезвомыслящий и ироничный отец Евангел в «На ножах»; правдолюбец Савелий Туберозов и другие обитатели «поповки» в «Соборянах»; священники, кротостью и вовремя сказанным словом преобразившие героев в рассказах 1880-х годов «Привидение в Инженерном замке», «Зверь», «Пугало», «Грабеж»; архиерей Н. из «На краю света»; митрополит Филарет (Амфитеатров) из «Владычного суда»; старец Пам-ва в «Запечатленном ангеле»; послушник Иван Флягин в «Очарованном страннике»; герои «Мелочей архиерейской жизни» и «Заметок неизвестного»… Это не полный список, однако оборвем его.
Тому, какой тонкой и нежной может быть душа мужика, посвящено немало страниц хрестоматийного рассказа «Запечатленный ангел», эстетически безупречного, с идеально выделанной тканью повествования. Опубликованная в первом номере «Русского вестника» за 1873 год детективная история окликает времена строительства Цепного моста в Киеве, свидетелем которого Лесков был, и завершается обращением старообрядцев в официальную веру. Зимним вечером на постоялом дворе об этом случае якобы поведал укрывшимся от вьюги путникам Марк Александров, «рукомеслом» каменщик, по происхождению крестьянин, по вере старообрядец. Марк наделен отнюдь не мужицкой чувствительностью. Вот как, например, он описывает жену заинтересовавшегося русской иконописью англичанина: