«Шабаш начинался: только что завывалы провыли свой первый сигнал, ворота задворка скрыпнули, и из-под его темных навесов, мотая головой и хлопая длинными ушами, выехал белый конь, покрытый широким белым веретьем, а на этом старом смирном коне сидела, как смерть худая, вдова Мавра с красными глазами без век, в длинном мертвецком саване и лыком подпоясанная. Не успел показаться круп ее белого коня, как из-за него, словно воробьи из гнезда, выпорхнули на разношерстных пахотных лошадках целым конным отрядом до полутора десятка баб, кто в полушубке навыворот, кто в зипуне наопашь, иные зашароварившись ногами в рукава, другие сидя на одном коне по двое, и у всякой в руке или звонкий цеп с дубиной, или тяжелые, трезубые навозные вилы»⁵⁵⁶.

Бабы направляются в Аленин Верх – то самое место в лесу, где мужики пытаются с помощью специальных приспособлений добыть огонь путем трения сухостойной красной сосны о липу. Здесь же высится шест с коровьим черепом; сюда привозят и соломенное чучело, чтобы подпалить его «непорочным» огнем.

Чучело Мары – древнеславянской богини смерти – сжигали обычно на Масленицу, а в белорусской и польской традиции – в ночь на Ивана Купалу, но в любом случае не в Михайлов день. Лесков переместил его в другой контекст, дал имя, каким его в среднерусской полосе не называли, и поджег⁵⁵⁷.

После этого народ собирается, наконец, идти опахивать село с «непорочным» огнем в руках.

Одним из самых забавных эпизодов «огничанья» становится камлание Сухого Мартына с выкрикиванием абракадабры, стилизованной под заклинание:

«Едва держась на своем полете за воткнутый топор, он быстро начал впадать от качания в шаманский азарт: ему чудились вокруг него разные руки: черные, белые, меднокованые и серебряные, и все они тянули его и качали, и сбрасывали, а он им противился и выкликал: – Вертодуб! Вертогор! Трескун! Полоскун! Бодняк! Регла! Авсень! Таусень! Ух, бух, бух, бух! Слышу соломенный дух! Стой, стой! Два супостата, Смерть и Живот, борются и огнем мигают!»558

«Едва держась на своем полете за воткнутый топор, он быстро начал впадать от качания в шаманский азарт: ему чудились вокруг него разные руки: черные, белые, меднокованые и серебряные, и все они тянули его и качали, и сбрасывали, а он им противился и выкликал:

– Вертодуб! Вертогор! Трескун! Полоскун! Бодняк! Регла! Авсень! Таусень! Ух, бух, бух, бух! Слышу соломенный дух! Стой, стой! Два супостата, Смерть и Живот, борются и огнем мигают!»⁵⁵⁸

Это довольно дикая смесь имен Вертодуба, Вертогора, Трескуна с бодняком – обрядовым бревном, сжигаемым обычно под Рождество[106]; последнее у Лескова появилось явно по ассоциации с сосновым и липовым бревнами, которые должны вспыхнуть.