Советские средства массовой информации на круглую дату никак не откликнулись – в отличие от русской эмигрантской прессы, отпраздновавшей юбилей автора «Левши» довольно широко¹⁰⁵⁹.

Шесть лет спустя все та же «Academia» выпустила второй сборник Лескова – «Избранные сочинения»¹⁰⁶⁰, и понятно, почему именно она: это издательство ставило перед собой не только идеологические, но и эстетические задачи – Лесков с его стилистическими переливами удачно вписывался в такую программу. Но это был совсем небольшой том.

Сценическая судьба произведений Лескова складывалась намного счастливее. В 1920—1930-е годы на театральных подмостках шло сразу несколько спектаклей по его текстам.

В 1929 году в Большом театре состоялась премьера оперы «Тупейный художник» на музыку Ивана Шишова. В конце оперы крестьяне поднимали бунт и поджигали усадьбу ненавистного графа Каменского. Возможно, композитор учитывал экранизацию того же рассказа оперным режиссером Александром Ивановским, чей фильм «Комедиантка» (1923) также завершался восстанием крестьян и поджогом барской усадьбы.

Но самой шумной постановкой эпохи нэпа стала «Блоха» Евгения Замятина, превратившего горький лесковский сказ в народную комедию с карикатурным царем, льстивыми генералами, англичанами-хвастунами, озорными туляками и первым из них, славным русским парнем Левшой – мастеровым с гармоникой в руках. В финале этой раешной «Блохи» Левша умирает от побоев городовых, но внезапно воскресает и идет «обожаться» с девкой Машкой – ни ее, ни воскрешения главного героя у Лескова, конечно, нет. Написать «Блоху» по мотивам сказа Замятину предложил режиссер и актер Алексей Дикий, уже поставивший в 1924 году в Первой студии МХАТа лесковского «Расточителя». Замятин откликнулся, и на следующий год Дикий поставил «Блоху», сыграв в ней Платова. Еще год спустя «Блоха» появилась и в Ленинграде, на сцене Большого драматического театра, в постановке Николая Монахова, который также не отказал себе в удовольствии исполнить роль казачьего атамана с «грабоватым носом».

Оформил оба спектакля уже иллюстрировавший Лескова знаменитый художник, книжный график и театральный декоратор Борис Кустодиев¹⁰⁶¹, найдя два совсем не похожих художественных решения: красочные ленинградские декорации и костюмы источали веселье¹⁰⁶², московские получились сдержанными, почти сумрачными (правда, и Замятин для ленинградской постановки немного изменил текст, усилив его ироничность)¹⁰⁶³.

Андрей Николаевич Лесков, видимо, сначала прочитал пьесу, потом посмотрел спектакль Большого драматического театра – и остался недоволен. В письме Эйхенбауму от 4 января 1927 года он сетовал, что под пером Замятина трагический сказ Лескова превратился в «шутку-прибаутку»¹⁰⁶⁴.