Не знаю, на что были похожи протоколы допросов, но в СПБ Харин не разговаривал ни с кем, на обращения не реагировал, разве что мычал. И на прогулках постоянно пытался пройти сквозь трехметровую стену. Он, как бульдозер, двигался к забору, долго в него тыкался, убедившись, что пути дальше нет, менял направление и двигался в противоположный забор — с тем же результатом.

В отличие от Харина, Владимир Турсунов был настоящим политическим. Работая учителем ГПТУ, он создал подпольную организацию из своих же студентов, которая поставила себе задачу бороться за «истинный ленинизм» — как полагается, с программой и уставом. Кто-то из студентов сдал организацию КГБ — так Турсунов оказался в СПБ.

В камере № 8 я занимал как раз его место. В зимнюю комиссию — после двух с половиной лет отсидки — Турсунова представили к переводу в психбольницу общего типа. Непонятно зачем, но уже после этого Турсунов написал письмо сыну и попытался отправить его нелегально. В нем Турсунов описывал пытки и условия СПБ — а заодно очень нелестно отзывался о психиатрах. Про Бутенкову Турсунов написал: «Эта корова с золотыми зубами». Письмо было перехвачено.

Женщины таких слов о себе не прощают. Представление в суд было отозвано — что было случаем уникальным, — и Турсунова начали усиленно кормить нейролептиками. На этом у него поехала крыша. За несколько дней до того, как я попал в Третье отделение, Турсунов, получив продуктовую посылку из дома, съел восемь килограмм в один присест — после чего облевал всю камеру. Тогда его перевели в строгую.

Если бы я не знал этой истории — а сокамерники в один голос утверждали, что до того Турсунов был совершенно нормальным, — то сейчас был бы уверен, что Турсунов такой же псих, как дед Харин. Его уже выпустили из строгой и разрешали выходить на прогулки, но впечатление он производил жутковатое.

Сейчас это было одно из тех существ, которыми была набита «обитель зла» — все те, кто получал высокие дозы нейролептиков по много лет. Глаза Турсунова, как будто покрытые глаукомой, ничего не видели. Он шаркал своими ботинками по гравию, медленно волоча их по мерзлой земле, — шаг ровно на длину ступни, переход от забора до забора занимал минут двадцать. Бушлат распахнут — не оттого, что не холодно, а просто тело не чувствует температуры, — руки в обычной нейролептической трясучке бьются о бедра, как у больного паркинсонизмом.

На обращения Турсунов не реагировал, отвечая непонятными междометиями. Не знаю, что бы он ответил на вопрос: «Жив ты еще или мертв?» Да и никто, собственно, не смог бы определить, было это существо человеком или неким передвигающимся овощем.