— Чего было? — набросился на меня с вопросами Митька, когда я подошел. — Не зря хоть возили?

— Был консилиум? — волновалась Леночка.

— Теперь все в порядке. Профессор признал свое поражение. Митька, пошли, покормишь меня. Обед уже был?

13

13

В своем любимом кожаном кресле, как всегда, молча сидел Джемал. Профессор Ислам-заде рассматривал меня с усмешкой. По-молодому живые глаза за стеклами очков таили мудрую снисходительность к слабостям молодых. Он взял сильными пальцами мою культю, больно сдавил ее у локтя и провел невидимую черту к ее окончанию. Опять отослал Джемала за историей болезни, Когда мы остались одни, спросил:

— Скажи, Слава, честно скажи, не боишься операции? Веришь, слушай, старому профессору? Честно, да, скажи.

— Верю, товарищ профессор, все будет в порядке. — Меня внезапно поразила мысль: Ислам-заде боится! — Все будет в порядке, — повторил я. — Вот увидите, скоро получите от меня письмо, написанное «рукой Крукенберга».

— Письмо напишешь? — Старый профессор опять усмехнулся иронически. — Забудешь, Слава, забудешь. Не пишут бывшие больные бывшим врачам, если лечиться не надо. Забывают…

Бесшумно вошел Джемал, положил перед профессором пухлую историю болезни и уселся в свое любимое кресло. Ислам-заде долго переворачивал исписанные разными чернилами страницы, поправлял очки, собирал морщины на лбу. Вдруг спросил:

— Кушать хватает? Надо, Слава, теперь быть крепким. Надо, слушай, очень сильным быть. После глупой голодовки питаться надо хорошо. Операцию назначаю на понедельник, на тринадцатое июня. Кушай хорошо, Слава. Две порции получать будешь, Я распоряжение дам.

Митька сидел в моей палате, ожидал. Он расспросил обо всех подробностях разговора с профессором и, когда узнал, что операция назначена на тринадцатое, да еще и на понедельник, не на шутку расстроился. Даже закурил в палате.

— Я, понятное дело, бабьим приметам не верю, — заговорил он озабоченно, пряча все-таки глаза. — Однако тут поостерегся бы. Дьявол его знает, понедельник, тринадцатое… Мало ли чего? Дело-то больно нешутейное. Сходил бы, покуда не поздно, попросил, чтоб операцию на другой день…

— Митька! Что ты болтаешь? — Суеверность человека моего возраста казалась нелепой и смешной. — Мы с тобой фронт прошли, нас врачи, наверное, с того света…

— Так-то так. А все ж таки боязно. Мало ли чего?

— Будет порядок в артиллерии, увидишь.

— Что ты за человек! Не пойму, страха не ведаешь или просто глуп? Мне бы такое — помер бы от одних мыслей.

— Ничего бы с тобой не случилось. Жил бы как миленький. — Мне и в самом деле смешно было видеть Митьку таким испуганным, как будто мне угрожала смертельная опасность. Вообще-то он и меня заразил беспокойством, которое пока не мешало жить. Но мне, хочешь не хочешь, приходилось теперь делать хорошую мину при плохой игре. — Зачем нам ударяться в панику? Все будет в порядке. И давай оставим это.