Ну а супруги Данины иностранных языков не знали и, по-моему, не сильно скорбели по этому поводу. Хотя, поездки по разным странам были в ту пору для писателей ранга Данина вполне доступны, но и он, и Туся (так мы все звали Софью Дмитриевну) были к ним равнодушны — в отличие, скажем, от писателя Нагибина, который считал каждый свой выезд за рубеж великим благом и достижением.

Однако вернемся к «Лайке», которая висела у нас в столовой.

Данины были нашими гостями впервые, и я принимала их, так сказать, по высшему разряду. Это значило, что я постаралась раздобыть самую хорошую закуску и лучшее вино. На Даниных это впечатления не произвело — равно как и наша антикварная мебель красного дерева… Разговор за столом тоже шел довольно-таки вяло. Так продолжалось, наверное, минут сорок. Я поменяла тарелки и пошла на кухню. И в ту самую минуту, когда я вынимала из духовки свое коронное блюдо — импортную курицу, зажаренную по особому рецепту, — в кухню вбежала Верочка с криком: «Брось ты эту дурацкую стряпню. Там Даня и твой „гимназист“ кроют друг друга матом, того и гляди подерутся…»

Отчаянный спор шел из-за «Лайки»…

Данин с пеной у рта кричал, что перерисованная с сигаретной пачки «Лайка» — это не искусство. Не может быть искусством! Не будет им никогда!

В ответ мой муж кричал, что Данин ничего не понимает в искусстве, что он ретроград и вообще сталинист, и мечтает, чтобы очередной диктатор заткнул нам всем рты…

Помню, что, несколько успокоившись и поев курицу, муж, Даня и мы с Тусей (которая, конечно, была на стороне Дани) все же перевели разговор в плоскость разного понимания искусства.

Разумеется, деталей спора, произошедшего лет 40 назад, я пересказать не могу, но думаю, что он был примерно таким же, как и все дискуссии советских интеллигентов на эту тему в ту странную пору, когда мы не только не разбирались в современном искусстве, но и в самих себе мало что могли понять. Видимо, речь сразу зашла об Энди Уорхоле, который еще в бытность Комара и Меламида в Москве прислал им в подарок свою книгу, а на первом же их перформансе в Америке — аукционе по «продаже человеческих душ» — выставил «на продажу» и… свою душу.

— Стало быть, знаменитая работа Уорхола — серия баночек с готовым томатным супом — для вас не искусство? — вопрошал муж.

— Ну какое это искусство?.. Побойтесь бога… — возмущался Данин. — Жестяные консервные банки с рекламной этикеткой… Да еще изображенные какими-то анилиновыми красками…

— Ну и что? Разве в Лувре не висят работы знаменитых голландцев, где показана разная снедь: фрукты, овощи, гуси, омары? Пища богатых? А Уорхол показал нам еду небогатых людей — бедных американцев, которые живут в мире стандартов, в мире, где все делается серийно, массово, на огромных предприятиях — в том числе и еда. В данном случае суп «Campbell’s». И какие живописные банки — красные с белым… Но Уорхол — это отнюдь не только суп… Вспомните его работу «Мэрилин Монро», многократное изображение лица знаменитой актрисы, первой красавицы Мэрилин Монро — так сказать, лицо тогдашней Америки, — предполагаемой возлюбленной убитого президента Кеннеди… Тоже красавца.