Ласковая бабушка Мила снова слушает признания пятилетнего мальчика, который хочет переделать мир. Мама тревожится, что у сына нет никакой гордости, что ему все равно, чтó он ест, как он одет, с кем играет – с ребенком своего круга или с сыном дворника. На мгновение из потустороннего мира является меценат Гольдшмит, чтобы перенести сына из страшной реальности гетто в безопасное прошлое, в Варшаву девятнадцатого века. На рождественском спектакле более чем полувековой давности по сцене скачет настоящий черт с хвостом и вилами. Маленький Генрысь, умирая со страху, шепчет: «Не уходи, папочка!» – «Не бойся!» – резко отвечает отец.

Майская ночь подошла к концу.

Кто-то в спальне крикнул:

– Мальчики, купаться! Вставайте.

Откладываю перо. Встать или нет?{433}

Вставал он с трудом. Он был еще не стар, но сильно недомогал. В условиях постоянного стресса и истощения запущенные болезни давали о себе знать. По словам Игоря Неверли, у Корчака была ослаблена сердечная мышца и его мучила грыжа, которую врачи не хотели оперировать, боясь, что сердце не выдержит. У него были проблемы с мочевым пузырем, отекали ноги, он тяжело ходил, быстро уставал.

Случается, что, проснувшись утром, я думаю:

– Встать – значит сесть в кровати, дотянуться до кальсон, застегнуть, если не на все, то хоть на одну пуговицу. Достать рукой до рубашки. – Надевая носки, надо нагнуться. Подтяжки… <…>

Кашляю. Это тяжкий труд.

Доктор Мордехай Ленский, врач из гетто, вспоминал:

Однажды он пришел в рентгеновское отделение. Он исхудал, на щеках выступили красные пятна, глаза горели. Говорил шепотом. Дышал с трудом. Снимок показал жидкость в грудной клетке. Д-ра Корчака это не обеспокоило. Спросил, до какого места она доходит. Когда узнал, что жидкость еще не дошла до четвертого ребра, махнул рукой, будто хотел сказать, что состояние не такое уж плохое, что он пока не имеет права прервать работу и лечь в постель{434}.

Он был обязан следить за тем, чтобы жизнь на тонущем корабле шла по-прежнему.

День начался со взвешивания. Май принес сильный спад. Последние месяцы этого года не так уж плохи, и май еще не вселяет тревогу. Но нас ожидают в лучшем случае два голодных месяца. Это точно. А ограничения, введенные властями, и их дополнительные трактовки, скопление людей наверняка ухудшат ситуацию.

Время субботнего взвешивания – время сильных эмоций.

После завтрака – школьное заседание{435}.

На заседании обсуждаются планы на лето. Нужно установить сроки отпусков персонала, распределить, кто кого замещает. Трудно определить число детей, потому что одни выбывают, другие прибывают, но все должно быть как всегда, хотя на самом деле, что и говорить, все иначе. После собрания – школьная газета и приговоры суда, вечные ритуалы. Корчак упорно придерживается их, хотя давно уже видит, что это лишь внешние атрибуты. Газета, когда-то писавшая о делах, значимых для жизни Дома, теперь не может ответить на самый важный вопрос: как долго еще продлится эта жизнь? Судебные приговоры – фикция. Как можно наказывать детей, которые едва держатся на ногах? Некоторых детских проступков или злоупотреблений со стороны персонала лучше не замечать, ради всеобщего спокойствия. После собрания – тяжелый разговор с человеком, который хочет любой ценой поместить своего подопечного в приют. Понятно, что для ребенка отказ означает голодную смерть. И тем не менее, ради блага остальных воспитанников, надо заставить себя отказать.