Я сержусь, радуюсь, беспокоюсь, возмущаюсь <…>.

Но это все теоретически. На заказ. Плоско, серо, привычно, профессионально, будто сквозь туман, размытые ощущения, не имеющие объема. Они рядом со мной, но их нет во мне. <…>

Острый зуб царапает мне язык. – Я стал свидетелем возмутительной сцены, слышу слова, которые должны бы меня потрясти. – Не могу oткашлять мокроту, поперхнулся, задыхаюсь.

Пожимаю плечами, мне это безразлично.

Вялость. Нищета чувств – это полное безграничной покорности еврейское:

– И что же? Что дальше?

Что же, что язык болит, что же, что расстреляли? – Он уже знает, что должен умереть. И что дальше? Ведь умирают только один раз, не больше? <…>

Бывает, что мы встречаем кого-то, с кем не виделись много лет. На его изменившемся лице мы читаем собственное отличие от того, что было и чем мы были.

И все же время от времени…

Такая сцена на улице:

У тротуара лежит подросток, еще живой или уже умер. – И в том же самом месте у троих мальчиков, которые играли в лошадок, спутались веревки (вожжи). Спорят, пытаются, сердятся – толкают ногами лежащего. – Наконец один из них говорит:

– Пошли, отойдем, он тут мешает{440}.

38 Глухонемой мир

38

Глухонемой мир

Подвели двое разумных, уравновешенных, объективных информаторов и советчиков: весы и термометр.

Я перестал им верить. Даже они здесь врут.

От голодной смерти жителей гетто все еще спасала контрабанда. Доставка еды с арийской стороны через отверстия в стенах и подкопы между домами стала для некоторых прибыльным, хоть и опасным занятием, которое удавалось в большой степени благодаря подкупу охранников. Для других это был единственный способ раздобыть хотя бы крошечную порцию еды на продажу или достать для своих близких пару картофелин, горсть крупы, несколько луковиц. Такой мелкой контрабандой занимались в основном дети: маленькие, проворные, бесстрашные, они пролезали наружу сквозь дыры в ограждениях и возвращались с таким количеством еды, которое умещалось под рубашкой, в карманах и штанинах. Чаще всего именно они были единственными кормильцами в семье. И именно они чаще всего погибали от пули часового. Леон Беренсон – известный адвокат, тоже сидевший в гетто, – говорил, что после войны в Варшаве надо поставить памятник маленькому контрабандисту – героическому еврейскому ребенку.

Немцам не нравилось, что таким образом евреи пытаются избежать вынесенного им приговора. Эммануэль Рингельблюм писал: