Ночь с 10 на 11 июня 1942 года будет вписана в историю еврейского гетто в Варшаве кровавыми буквами. Как видно, было принято решение любой ценой ликвидировать контрабанду у стен гетто: путем массового террора, массовой резни. В ту ночь они ликвидировали десятки контрабандистов известным способом: людей вывели из квартир и застрелили на улице. Резню у стен устроили утром или вчера вечером <…>.

План по уничтожению евреев в крупных городах Польши выполняется, очевидно, путем голодомора. Это применяют на практике в Лодзе. То же самое начинает происходить сейчас в Варшаве, где намерены любой ценой ликвидировать контрабанду и таким образом вынудить еврейское население довольствоваться 7,5 декаграммами хлеба в день{441}.

Корчак с сарказмом комментировал настроения, царившие в гетто:

Продавщица, которой покупательница высказала свою претензию, – ответила:

– Дорогая моя пани, это не товар, и это не магазин, и вы не моя клиентка, и я не продавщица, и я вам не продаю, и вы мне не платите, потому что эти бумажки – это ведь не деньги. Вы не тратите, и я не зарабатываю. Кто сейчас обманывает и зачем ему это? Просто надо что-то делать. Что, не тааак??

И сразу же после этой истории – его тоскливый комментарий:

Если бы мне дали миссал[49], я бы уж сам как-нибудь провел службу.

Но я бы не мог читать проповедь овечкам в повязках. Глотал бы предложения, читал бы в их взглядах вопрос:

– И что же? Что дальше?

У меня бы язык не повернулся сказать «аминь»{442}.

В уцелевших дневниках и других документах эпохи мы смотрим на это время через различные окна, что выходят в разные сферы. У Корчака, помимо автобиографических отрывков и философских рассуждений, мы находим краткие сведения о насущном: о состязании с жизнью, о здоровье воспитанников, о его ежедневных походах за милостыней. О политических событиях он не пишет ничего. Не анализирует ситуацию в гетто, не размышляет о судьбе других людей. Такое впечатление, что он фанатически поглощен делами, происходящими в пределах его двора. Это, несомненно, была своего рода психологическая гигиена – он удалял из своего поля зрения те страдания, с которыми ничего не мог поделать.

Хаим-Арон Каплан, до войны учитель еврейской школы в Варшаве, педантично записывал события, свидетелем которых был сам, и те, о которых ему рассказывали. Шестого июня он писал:

Еврейский район выглядит как бойня: наступили очередные три ночи убийств, люди почти привыкли к ним. Уже невозможно подсчитать число жертв. Их было от 21 до 115. Немцы приходят в гетто, убивая по списку, – а при случае убивают и тех, чьих фамилий в списке нет. Обычная практика: не найдя жертв из списка, немцы забирают их родственников или соседей{443}.